— Должно быть, вы считаете меня недостойным называться человеком, — сказал он.

— Я слышал, как ты плевал им в лицо. Ни один человек не вел бы себя храбрее.

Но Сабато все равно не поднимал глаз. Тангейзер покосился на Борса.

— Да лично я бы обделался с самого начала, уж поверь, — заявил Борс.

Сабато посмотрел на Тангейзера. Взгляд его был затравленным.

— Я никогда еще не терял всего.

— Это ты об «Оракуле»-то? — спросил Тангейзер. — Да они просто сняли цепи с наших ног.

— Я говорю не об этом, — ответил ему Сабато.

Тангейзер кивнул.

— Я знаю. Но когда теряешь все, тебе выпадает возможность понять, насколько оно ценно.

Сабато видел, что он говорит от чистого сердца. Он согласно кивнул.

— А теперь дай мне осмотреть твои руки.

Тангейзер достал из сундука закупоренную бутылочку. Из необходимости он освоил военную медицину, а от Петруса Грубениуса ему достались некоторые целебные снадобья. Если не считать способа, которым они были получены, в ранах Сабато не было ничего особенного, они уже стянулись до небольших неровных дырочек, которые почти не кровоточили. Тангейзер промыл их ведьминым орехом и смазал испанским маслом. Он решил не накладывать на них повязку.

— Пусть солнце и воздух тебя излечат, — сказал он. — Только мочить нельзя, от воды они начнут гноиться. Если тебе нужно прикрыть руки, у меня в шкафу есть лайковые перчатки, можешь их взять. Следующие дни болеть будет сильнее, чем сейчас, но ты все равно должен шевелить пальцами, иначе разучишься ими пользоваться.

Сабато принялся сгибать пальцы. Он был бледен, его природная живость как-то померкла, хотя и не покинула его совсем. Поскольку в этот час необходима была бравада, Тангейзер сел и кивнул Борсу, который наполнил бокалы-тюльпаны бренди. Тангейзер передал один бокал Сабато.

— Эти сволочи выбили из тебя дух, — сказал он. — Но от заключенного здесь огня этот дух возродится.

Сабато посмотрел ему в глаза. Поднял свой бокал:

— Usque ad finem.

Борс с Тангейзером тоже подняли бокалы.

— До самого конца.

Они залпом выпили бренди, и Борс заново наполнил бокалы.

Сабато произнес:

— Сожжем его.

Они уставились на него.

Сабато пояснил:

— Ты говоришь об огне. Давайте сожжем «Оракул» дотла.

Тангейзер поглядел на Борса и понял, что тот тоже мысленно уже видит, как все, что они сами заработали, обращается в огненный ад, и это нисколько его не смущает.

— Потрясающе, — сказал Борс.

— Сабато Сви, — произнес Тангейзер, — ты доказал, что останешься поэтом до самого конца. — Он поднял свой бокал. — За огонь, и пошло оно все к чертям!

— За огонь!

Они выпили. Волна жаркой самоуверенности, захлестнувшая Тангейзера, была очень кстати. Он сосредоточился на еде и начал с жареной птицы. Сабато, словно не желая, чтобы за поджогом стояли лишь поэтические мотивы, решил привести более вескую причину.

— Большая часть наших наличных и кредитов размещена в Венеции. Когда мы окажемся там, мы будем вне досягаемости для испанской короны.

— Верно, — согласился Тангейзер.

— Пожаром в гавани город будет заниматься как минимум до полуночи, к тому времени нас тут уже не будет.

— Учитывая, что на складе дюжина квинталов пороха, им будет заниматься половина побережья, — заметил Борс.

Он снял с капитана три отличных кольца и примеривал их по очереди на мизинец. Ни одно не налезло. Тогда он сунул их в карман и выпил еще бренди.

— Я еду на Мальту, — сказал Тангейзер.

Сабато посмотрел на него. Борс хмыкнул и подлил себе еще бренди.

— Значит, мне придется ехать в Венецию одному, — произнес Сабато.

— Тебя ждут жена и дети, — сказал Тангейзер.

— А на Мальте — неминуемая смерть.

— Только не меня, — возразил Тангейзер. — Как и тебе, мне нечего делить с турками.

— Так значит, графиня Ла Пенотье — это она стоит за постигшим нас несчастьем, — сказал Сабато.

— Она не виновна ни в чем, кроме любви, — возразил Тангейзер. Он проигнорировал взгляды, какими была встречена эта фраза. — Инквизитор Людовико — вот кто наш гонитель, и никто другой. Он хотел лишить графиню малейшего шанса опозорить его.

— Ни в чем, кроме любви? — повторил Сабато Сви.

— Причем такой, которая придется тебе по душе. Любви к своему ребенку. К сыну.

— А как она может опозорить инквизитора?

— Я понял это только сегодня вечером, но Людовико и есть отец ребенка.

И Сабато, и Борс смотрели на него, ожидая продолжения. Он отрицательно покачал головой.

— Роковая сила, не знающая преград, переплела мой путь с путем леди Карлы. Не спрашивайте меня больше ни о чем. Достаточно сказать, что все мы останемся в прибыли от этого знакомства.

— Это как? — поинтересовался Борс.

— Когда я успешно выполню свою часть соглашения, мы с ней поженимся, и вы оба окажетесь деловыми партнерами аристократа. Графа, ни больше ни меньше.

— Графа Тангейзера? — уточнил Сабато.

— Я склоняюсь к «графу фон Тангейзеру». И я вам на полном основании заявляю, что после этого вам придется обращаться ко мне «мой господин».

— Выпьем за это, — предложил Борс и немедленно сделал это.

Тангейзер видел сомнение на лице Сабато.

— Сабато, только попробуй сказать, что такой титул не стоит целого состояния. Для всех нас.

— Если ты мертв, титул ничего не значит, будь ты хоть король, — ответил Сабато.

— Судьба немало потрудилась, чтобы разрубить тот узел, который мы так лихо связали втроем. И вот они мы, и вот разрубленный узел. Каждый должен делать то, что должен.

— Я поеду на Мальту с вами, — ответил ему Сабато.

— Вот первая глупость, которую я от тебя услышал.

Сабато нахмурился. Тангейзер придвинулся к нему.

— Сабато, ты столько лет называл меня братом, и не было имени, более сладостного моему уху. Но ты должен ехать домой, в Венецию, и дожидаться во всеоружии нашего возвращения. Я не горю желанием драться в мальтийской войне. И не смотри, что Борс ухмыляется. Мы нагоним тебя самое позднее через месяц. Димитрианос может на заре отвезти тебя в Калабрию.

Тангейзер поднялся. Мельком взглянул на Борса.

— Под полом в моей комнате ты найдешь шестьдесят с лишним фунтов иранского опиума.

Борс пришел в возбуждение.