— А почему мне раньше никто ничего не сказал?

— Если бы тебе сказали, его было бы гораздо меньше. — Тангейзер выставил на стол сундучок с медикаментами. — Это тоже возьми с собой на корабль и еще все хмельное и все сладости, какие остались. Дай Дане и девочкам по сорок эскудо…

— По сорок? — Борс редко чему-то удивлялся, но это его изумило.

— Скажи им, чтобы не задерживались в Мессине. Если Вито Куорво доставит их в Неаполь, в качестве платы получит наши телеги с волами.

— Я заберу девушек с собой в Венецию, — вызвался Сабато.

— Нет, — возразил Тангейзер. Дану огорчит его исчезновение, но обстоятельства не оставляют ему выбора. К тому же, возможно, он себе льстит. — Путешествуя один, ты не привлечешь к себе никакого внимания. А с четырьмя роскошными женщинами ты соберешь целую толпу. Девочкам придется позаботиться о себе самим, как и нам всем.

Сабато кивнул, и Тангейзер повернулся к Борсу.

— Подожди меня на «Куронне». Не позволяй Старки отходить без меня. — Тангейзер протянул руку Сабато Сви. — Пожелай мне удачи, ибо приключение зовет и я иду на его зов.

Сабато Сви встал.

— Никакая обычная дружба не сравнится с нашей.

Они обнялись. Тангейзер подавил болезненный спазм в душе. Он сделал шаг назад.

— А теперь, — сказал он, — я должен идти: до полуночного прилива мне нужно убить еще двоих.

* * *

Вторник, 15 мая 1565 года

Дорога на Сиракузы

Внутри экипажа стояла кромешная тьма, и единственными звуками, которые она различала, были скрип пружин и клацанье колес. А единственным признаком того, что напротив нее сидит священник, был запах — пота, лука и застарелой мочи, — от которого живот Карлы сводило судорогой каждый раз, когда веяло в ее сторону. Она прижималась лицом к краю ставня, закрывающего окно, благодарная хотя бы за тонкую струйку свежего воздуха и за звезды, время от времени мелькающие в небе. Когда в начале поездки она попробовала открыть ставень, священник, не говоря ни слова, опустил его обратно.

Священник не назвал ей ни своего имени, ни имени того, по чьему указанию он действует. Лишь сообщил, что она обязана отправиться на покаяние в женский монастырь Гроба Господня в Санта-Кроче. За исключением плаща, скрывающего ее алое шелковое платье, ей было запрещено брать с собой что-либо. Она не стала спорить, потому что знала — ей ничего не нужно. Сицилия была краем света. Здесь, в стороне от ее многонациональных портов, в горах более диких, чем любая местность обширной Испании, за последнюю тысячу лет почти ничего не изменилось. Месяц, год, десять лет, вся жизнь, эпоха: здесь все эти понятия имели мало значения. Мир, который наблюдал, как сменялись цивилизации одна за другой, как могущественные империи падали, подобно осенним листьям. Мир, которым правили умерщвление плоти и слепое повиновение. Она могла раствориться в этом мире, как растворялись в нем неугодные женщины до нее: волосы остригут, неприличное платье сорвут, обрекут на вечное молчание и заставят бить поклоны бесконечным иконам, выдаваемым за Бога. Она поняла к тому же, что, по существу, она уже умерла.

* * *

Ее насильственный увоз оказался на удивление лишен драматичности. Без всякого объявления вдруг вошел вооруженный человек со священником. Бертольдо почему-то не появился, Ампаро, слава богу, тоже. Только два незнакомца, один держал — что за бред, неужели они собирались ее застрелить? — дымящийся мушкет. Нет, она не нарушала никаких законов. Нет, ее не заключают под арест. Нет, она не имеет права знать, с какой целью производится данное действие и кто отдал этот приказ. Священник ничего о ней не знал. Он знал лишь то, что ему приказано заставить ее подчиняться. На все свои вопросы она получит ответы в свое время, в этом нет сомнений, но сейчас для нее же будет лучше, если она сядет в экипаж вместе со священником, не оказывая сопротивления. Священник, как она заметила, считал одно лишь ее платье очевидным поводом для ареста и тюремного заключения. В глазах же стражника она прочла молчаливую мольбу не вынуждать его обращаться с ней слишком грубо.

Если ее, вопящую, силком потащат в экипаж, это не принесет ничего хорошего. В этом случае она лишится не только свободы, но и достоинства и подвергнет опасности Ампаро. Ощущение собственной беспомощности пробудило к жизни самые страшные кошмары Карлы. Сейчас, когда она напрягала все силы, чтобы идти по жизни с высоко поднятой головой, она вдруг снова оказалась пятнадцатилетней девочкой, направляющейся к экипажу, чтобы уехать из отцовского дома навсегда. Только на этот раз ее внутренний голос требовал от нее сопротивления, он побуждал ее к борьбе. Но как бороться? И с чем? И до какого конца? И что будет с Ампаро? Когда Карлу арестовывали, Ампаро как раз вертела свое волшебное зеркало. По одежде священника было непонятно, к какому ордену он принадлежат, кому он служит, но, судя по тому, что именно ему было поручено выполнить это мрачное задание, он, должно быть, из инквизиции. Тангейзер говорил ей, что дар Ампаро опасен. Мысль о том, что Ампаро могут пытать или сжечь на костре, наполняла Карлу ужасом. Ампаро будет защищена лучше всего, если о ней вообще не узнают, даже если это означает, что она останется одна. Ампаро должна жить. Она отыщет Тангейзера. Он был восхищен девушкой, как никто до сих пор. Даже и сама Карла. Он ее защитит. Она не имеет права связывать судьбу Ампаро со своей собственной судьбой.

Обдумав все это, она отправилась в экипаж без сопротивления. Но, не в пример тому дню, когда посланный отцом человек увез ее с Мальты, теперь она сознавала свое место в огромном механизме подавления. Каждый миг каждый из людей проявляет свою власть над другим, и так во всем мире. Отличное воплощение этого она видела в Неаполе на картине, изображающей ад, где гротескные фигуры спихивали друг друга в пламя, думая только о собственном спасении. Разве на Сицилию ее привезли не сотни гребцов-каторжан, о которых она ни разу не задумалась, — разве что возмущаясь исходящему от них отвратительному запаху? Она не знала о них ничего, не знала, что они натворили, за что им выпала такая участь, и ни разу не спросила. Так и этот священник, везущий ее в забвение, не знал о ней ничего, ему было безразлично, он не задавал вопросов. В итоге получается, что она ничем не лучше его. Она просто еще одна гротескная фигура, затерянная, проклятая, в себялюбивой сутолоке человеческого существования.

Пусть так, она все равно хочет знать, что она сделала, чем заслужила изгнание. Что нового случилось по сравнению со вчерашним или позавчерашним днем? Письмо Старки и визит Тангейзера. Ее заточение в монастыре никак не может быть выгодно ни тому ни другому. Наверное, за ней шпионили. Бертольдо? Но по чьему приказу и по какой причине? Единственный возможный кандидат — ее отец, дон Игнасио из Мдины. Она заявляла о своем желании вернуться достаточно открыто, до него могли дойти слухи, во всяком случае, он мог усмотреть в ее действиях какую-то угрозу для себя. Она знала, он достаточно презирает ее, даже сейчас, чтобы помешать ей вернуться домой. Заточить ее в монастырь, где сестры заняты исключительно самобичеванием, этот религиозный человек счел бы весьма подходящим наказанием. Но она все равно не могла найти в себе силы ненавидеть его. Вокруг и без того было достаточно ненависти, чтобы она стала вносить свою лепту.