Тут, как по мановению волшебной палочки, около нас нарисовался этот самый офицер.

– Сержант Паппас! Вижу, ваш собутыльник бранится не хуже вас.

Он уставился на мою нашивку:

– Чик Донохью… Гражданский?

Бобби поспешил вмешаться:

– Сэр, это мой старый друг, он заехал навестить меня, пока его корабль в порту. Он был в нашем посольстве, когда мы отбивали его обратно.

Офицер пододвинул стул и уселся рядом. Теперь ему хотелось знать все военные подробности дела, как действовали наши силы, – короче говоря, все, что я мог сообщить как свидетель. Вопросы сыпались один за другим, и про наши с Бобби непарламентские выражения было тут же забыто.

– Сэр, по всему видно, война почти что кончена, – рискнул я сказать. – Эта атака была, похоже, последним северовьетнамским козырем. Пора бы им уже садиться за стол переговоров и заключать мир.

Ему это понравилось, хотя по правде я и сам себе не верил, да и говорил я большей частью для Бобби, чтобы поднять тому настроение. Я ведь знал, как он ждет момента, когда сможет вернуться к семье.

На ночь я устроился на свободной койке, и весь следующий день мы с Бобби протусовались вместе, в его бункере связи. Вечером мы отправились в обычный бар для рядового состава и посидели там с его друзьями по лагерю. Они тоже были сержантами – один из Фресно, Калифорния, другой откуда-то из Небраски.

– Дай-ка спрошу кое-что, Чики, – сказал этот, из Небраски. – Признайся честно, наш Паппас – просто болтун или он правда из мафии? Потому что в эти его сказки поверить невозможно.

– Какие сказки? – не понял я.

– Типа того, что вы раз пустили переночевать какого-то чувака, которого уже отовсюду прогнали. И этому типу ночью стало жарко, и он повыбивал вам все стекла и застудил квартиру, так что вы с Бобби пошли в бар согреться, а когда вернулись, там уже была пожарная команда, потому что он так замерз, что вздумал развести костер.

– Стопроцентная правда, – кивнул я. – Это был Джимбо. Псих, конечно, но с мафией точно не путался. В мафии, я помню, был Микки.

Мы рассказали еще много разных историй, пока пиво лилось рекой, и вдоволь посмеялись над каждой. Я остался в казармах еще на пару ночей, но, так или иначе, пришло время возвращаться в Сайгон.

– Вот что, Бобби, – сказал я ему. – Если только твой командир не хочет дать мне работенку на два с половиной куска, как тот коммандер из береговой охраны, или не намерен отправить меня домой на личном самолете генерала Уэстморленда, то пора мне отчаливать. Надо разрулить дела в Сайгоне, да и у тебя тут своих забот невпроворот.

Он кивнул:

– Да, чувак. Я тоже возвращаюсь домой через пару месяцев, и мы с тобой пересечемся в Нью-Йорке и тогда хорошенько отпразднуем у Полковника с Джимбо и Говяжьей Шейкой!

– Договорились! – сказал я, пожимая протянутую руку. Затем я схватил его за плечи и крепко обнял на прощание.

– Увидимся! У «Дока Фиддлера»!

Глава 30

Взрыв на Лонг-Бинь

Вечером того же дня, как я расстался с Бобби Паппасом, я пошел в бар в «Каравелле». Здесь, как обычно, толпились репортеры, бизнесмены, офицеры и разная случайная публика, застрявшая в Сайгоне, вроде меня или Бен-Гура.

Большинство журналистов ворчало на официальные ежедневные пресс-релизы военных из «Рекс-Отеля», которые все теперь дружно называли «пятичасовой лапшой». Нас с Бен-Гуром они тоже держали в курсе событий, сообщая главные новости в своем кратком пересказе, – не скажу, что до конца объективном, но все же… Особенно их бесили четверги, когда пресс-секретарь давал сводки об убитых и раненых, и всякий раз у него выходило, что СВА и Вьетконг потеряли куда больше нашего и что мы якобы «ведем в счете» и «выигрываем».

Уэстморленд тоже сильно потерял в их глазах, особенно после того, как явился в только что освобожденное посольство «в своем отглаженном, с иголочки, мундире» – буквально так это и прозвучало в репортаже Эй-Би-Си с Доном Нортом[135]. Командующий, похоже, угадал момент – прибыл пару минут спустя после того, как наши отчаянные ребята, морпехи и военные полицейские, отбили здание, и ровно за минуту до налетевшей прессы, перед которой тут же выступил с заявлением, что «планы врага пошли прахом».

Кто-то из репортеров в баре буркнул:

– Уэстморленд требует пополнение, еще двести шесть тысяч мальчишек! И это в то время, как в Сенате идут слушания о том, имел ли вообще место инцидент в Тонкинском заливе, из-за которого все и завертелось.

2 августа 1964 года американский эсминец «Мэддокс» патрулировал в международных водах, неподалеку от побережья Северного Вьетнама, рядом с островом Хон Мё, когда к нему стали приближаться три северовьетнамских торпедных катера типа Р-4[136] под командой трех офицеров – родных братьев. Капитан Джон Дж. Геррик на «Мэддоксе» велел сделать предупредительный выстрел. Катера ответили торпедной атакой и открыли пулеметный огонь. Тогда в бой вступили четыре палубных истребителя F-8 «Крусайдер» с находящегося в заливе авианосца «Тикондерога», которые и отогнали катера. Десять северовьетнамских моряков были ранены, четверо погибли, «Мэддокс» же отделался единственной пулевой пробоиной. Через два дня, 4 августа, в штормовую погоду, операторы радаров и сонаров на эсминце рапортовали о признаках новой атаки. Эти предполагаемые цели были обстреляны. Капитан Геррик позднее доложил в Вашингтон, что сигналы на радарах, вероятно, были вызваны волнением на море и плохой видимостью, а не чужими кораблями. Однако этого оказалось достаточно для Линдона Джонсона и Конгресса США, чтобы за следующие пять дней принять резолюцию по Тонкинскому заливу, дающую президенту право использовать военную силу, и уже в феврале 1965-го начать ковровые бомбардировки Северного Вьетнама в рамках операции «Раскаты грома»[137].

Другой журналист добавил:

– Уэстморленд и Джонсон все еще верят, что «Тетское наступление» – это как бы обманный ход, чтобы отвлечь их от базы Кхешань на севере! Да ведь все ровно наоборот! Но президент только и твердит, что Кхешань может стать его личным Дьенбьенфу, а об этом, мол, даже думать нельзя!

Дьенбьенфу – это местечко, около которого вьетнамские коммунисты под руководством Хо Ши Мина одержали решительную победу над французскими войсками в далеком 1954-м. Поражение в той войне, что теперь называется Первой Индокитайской[138], заставило французов уйти из Вьетнама, Лаоса и Камбоджи после почти ста лет колониального владычества. А сам Вьетнам оказался разделенным по 17-й параллели на международной конференции в Женеве. Север страны достался красным,