– Конечно, помню.

– Как она называлась?

– «Последняя жертва» Островского.

Дайнека протянула напечатанные листы.

– Это она?

Взглянув на текст, Альберт Иванович кивнул.

– Тогда еще один вопрос. Какую сцену репетировала Свиридова?

Продолжая курить, Романцев медленно произнес:

– Сцену из первого акта с теткой Глафирой Фирсовной.

– В прошлый раз вы рассказывали, что Елена забыла какую-то фразу, и вы заставили ее записать эти слова прямо на роли.

– Я часто так делал. Не можешь запомнить – пиши.

– Можете вспомнить эти слова? – с замиранием сердца спросила Дайнека.

– Дай-ка, – Романцев протянул руку и взял у нее пьесу. Перелистнув пару страниц, нашел нужное место и подчеркнул его ногтем: – Вот: «А каково сказать прощай навек живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить». – Он поднял глаза. – Важная фраза! Если ее пропустить, теряется смысл…

– Альберт Иванович, – перебила его Дайнека, – Свиридова при вас написала эти слова?

– При мне. Лена была очень старательной. И если я говорил, тут же все исполняла.

– Она писала прямо в своей роли?

– Где же еще? Если ты хоть раз видела текст роли, там, справа, всегда оставляют большие поля – на половину листа. На них делаются пометки на читках и на репетициях.

– Спасибо! – Дайнека направилась к двери.

– Даже не посидишь? – разочарованно спросил Романцев.

– Я потом еще раз приду, – пообещала Дайнека и, выскочив из палаты, набрала номер Труфанова. – Василий Дмитриевич! Здравствуйте, это Дайнека. Есть новости. Приедете? Буду ждать у главного входа в парк.

Труфанов прибыл на место раньше, чем туда попала она сама. Дошли до ближайшей аллеи.

– Что за новости? – спросил он.

– Можно я сначала спрошу?

– Спрашивай, – согласился Труфанов.

– Та записка, что лежала на письменном столе Роева… Ее прислали в конверте?

– В обычном, почтовом. Мы потом проверяли – его положили на стойку в гостинице.

– Размер записки не помните?

– Маленькая, со спичечный коробок.

– А края?

– Что?

– Какие у нее были края? Рваные?

– Нет. Но линии обрезов – кривые. Как будто наспех резали ножницами.

– Теперь мне все ясно! – Дайнека плюхнулась на скамейку, закинула голову и пустым взглядом уставилась в небо.

Труфанов сел рядом с ней.

– Что это значит?

– Я знаю, кто написал эту записку.

– Кто?

– Елена Свиридова.

– Чтобы притянуть за уши твою версию, можно считать это логичным.

– Логика здесь ни при чем. Пожалуйста, повторите, что там было написано.

– «Прощай навек».

Дайнека бросила пьесу на лавку.

– Это слова, которые Свиридова записала на полях своей роли по настоянию режиссера! – Она снова взяла пьесу и прочитала нужное место: «А каково сказать прощай навек живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить».

– Откуда ты об этом узнала?

– Режиссер рассказал.

– И он видел, как она их написала?

– Собственными глазами.

– Ну хорошо, – условно принимая такую версию, Труфанов обеими ладонями хлопнул себя по коленкам. – Только есть одна нестыковка… Письмо с запиской принесли в субботу, а Свиридова, как ты знаешь, пропала за день до этого. Значит, она все еще была в городе?

– Не-е-ет, – Дайнека покачала головой. – Она не могла принести письмо.

– Почему?

– Потому что текст ее роли, где была написана эта фраза, в пятницу остался у Сопелкина. Он сам об этом сказал.

– И переспросить у него мы больше не сможем… – заметил полковник Труфанов.

– Теперь понимаете, почему перед смертью Сопелкин произнес: «Последняя жертва»?

– Почему?

– Потому что роль Свиридовой была из пьесы «Последняя жертва», и он хотел сказать, кто у него забрал эту роль.

– Только не говори, что смерть Роева связана с исчезновением Свиридовой и убийством Сопелкина.

– Но это же очевидно!

Василий Дмитриевич шумно вздохнул:

– С тобой трудно не согласиться.

– Теперь нужно выяснить, кому Геннадий Петрович отдал текст ее роли. И если мы найдем этого человека – узнаем, кто заставил Сопелкина дать ложные показания и кто убил Лену Свиридову.

– Опять ты за свое! – воскликнул Труфанов.

– Хорошо-хорошо… Нет трупа – нет убийства. Здесь я с вами согласна. Но вы не сможете отрицать, что в этих хитросплетениях угадывается изощренная, тщательно спланированная интрига. Вы же знаете, что перед смертью Роев вывез неизвестно куда все содержимое хранилища № 20?

– Я-то знаю. А тебе откуда это известно?

– Знакомы с Арзамасцевым?

– Он в то время работал начальником транспортно-складского цеха.

– Я с ним вчера говорила. Остальное мне рассказал Кораблев.

Полковник отстранился и, прищурившись, процедил:

– Сижу и слушаю, разинув рот, как старый дурак.

Дайнека приложила руку к груди.

– Чувствую, Свиридова здесь ни при чем.

– Как это ни при чем, если до сих пор не можем ее найти?

– Знаете, про таких говорят: попала под чужую раздачу.

– Знать бы, где находится эта раздача, – пробормотал Труфанов.

– Может быть, это не мое дело, но я думаю, вам необходимо затребовать из архива дело Роева и провести графологическую экспертизу той самой записки. У матери Елены Свиридовой наверняка остались образцы ее почерка.

Полковник молча кивнул. Дайнека спросила:

– Разве не так?

– Так. Уже запросил.

– И что?

– Дело Роева вдруг исчезло.

– Почему – вдруг?

– Вчера вечером оно было в архиве, а сегодня его уже нет.

– Вы думаете, его специально украли? – спросила Дайнека.

– Иногда я задумываюсь над тем, почему все еще говорю с тобой о Свиридовой… – Труфанов вдруг замолчал.

– Почему? – спросила Дайнека.

– Первое дело, с которым я так и не справился, сидит в сердце занозой… Нет, не в сердце. Совесть саднит.

– Почему? – повторила она.

– Потому, что я мог бы ее найти.