И дело не в разнице характеров Людовика XV и Екатерины II – в России, как ни странно это звучит, к тому времени складывалось новое отношение к казни. Происходило это вопреки протестам сенаторов и желаниям многочисленных зрителей, но происходило…

Кстати, «сенат, после казни Пугачева и его сообщников, велел немедленно уничтожить все орудия казни и по отношению к смертным приговорам снова руководствоваться впредь указом от 30 сентября 1754-го года, приостанавливающим, как мы это знаем, действие смертной казни»[106].

При Александре I была предпринята еще одна попытка создать новое Уложение, и комиссия, разработавшая в 1813 году проект, сделала несколько шагов назад по сравнению с тем, чего хотели императрицы XVIII века, – она оставила смертную казнь за те же разряды преступлений, что и в Соборном уложении, убрав, правда, жуткие средневековые способы убийства и сохранив только повешение и обезглавливание. Впрочем, почти из каждого разряда были убраны те преступления, за которые в XIX веке казнить было бы уже странно. Так, под «преступлениями против веры» подразумевалась только хула на Бога и Богородицу – за воровство из церкви или воспрепятствование совершению службы уже не должны были казнить, а «преступления политические» карали смертью лишь в тех случаях, которые сегодня назвали бы изменой, – это восстание против власти, шпионаж, сдача города врагу. Что характерно, за недоносительство наказание уже не предполагалось. За время, прошедшее после царствования Алексея Михайловича и Петра Алексеевича, представления о чести сильно изменились. Особо выделялся новый разряд – «преступления против порядка управления», куда входило такое неожиданное действие, как освобождение преступника силой из тюрьмы. Из всех убийств заслуживающим смертной казни теперь считалось только убийство детьми родителей, а преступления против собственности, каравшиеся смертью, свелись к поджогу и поджогу, соединенному с убийством.

Как видим, эта система наказаний еще во многом воспроизводила старинные представления о самых тяжких преступлениях, хотя уже в сильно модернизированном виде. За продажу табака никакое наказание не предусматривалось.

Кроме того, применялся принцип Елизаветы – ни одна смертная казнь не должна была приводиться в исполнение без утверждения государем. Но даже в таком виде проект Уложения вызвал нарекания со стороны членов Государственного совета. «Когда благодетельными самодержцами России отменена смертная казнь, то восстановление ее в ново издаваемом уставе, при царствовании Александра I, невольно приводит меня в трепет и смущение!» – писал в своей записке адмирал Мордвинов, известный противник смертной казни[107]. Устав, кстати говоря, издан не был, и в Александровскую эпоху никого не казнили – за исключением периода войны с Наполеоном, когда обстоятельства были экстремальными. Это, правда, означало, что Соборное уложение формально продолжало действовать – некоторых декабристов, например, приговорили к четвертованию, но приговор был смягчен Николаем I.

Было совершенно ясно, что законы невероятно устарели, и в начале 1830-х годов началась работа над новым сводом законов. И снова неожиданность. Тридцатые годы – правление «Николая Палкина», жестокого и сурового Николая I, повесившего пятерых декабристов, кроваво подавившего Польское восстание, заткнувшего все рты, кроме восхвалявших власть… Казалось бы, чего можно от него ожидать?

Работа проходила под руководством выдающегося реформатора Михаила Сперанского – человека огромных знаний и гениального ума, прожившего к тому времени долгую и сложную жизнь. Он успел побывать одним из ближайших соратников Александра I, составить проект реформы государственного устройства, который мог бы ограничить самодержавие еще в 1810 году, увидеть, как его одобренный царем проект остается лежать без движения, затем оказаться в ссылке, куда его отправил тот самый Александр, до этого вознесший безвестного поповича на самую вершину власти… Потом вернуться в Петербург, снова стать высокопоставленным чиновником, знающим, что будущие декабристы планируют ввести его во временное правительство. За это тоже пришлось поплатиться. Именно Сперанскому было поручено составить приговор декабристам – и таким образом «обелить» себя, доказав, что он не имеет к планам заговорщиков никакого отношения. И как раз Сперанский со свойственной ему четкостью и рациональностью написал приговор людям, чьи идеи он во многом разделял, – исходя из действовавших законов, то есть Соборного уложения. Он поделил всех приговоренных на одиннадцать разрядов, поставив «вне разрядов» пятерых – Сергея Муравьева-Апостола и Михаила Бестужева-Рюмина как людей, поднявших восстание Черниговского полка, Кондратия Рылеева – как руководителя восстания 14 декабря на Сенатской площади, Павла Пестеля – как человека, планировавшего организацию цареубийства, и Петра Каховского, застрелившего на Сенатской площади генерала Милорадовича. Они, в соответствии с Соборным уложением, должны были быть четвертованы. Еще 31 человек должен был быть обезглавлен, и это дало возможность Николаю I проявить милосердие – примерно на том же уровне, на каком Екатерина проявила его по отношению к Пугачеву, – и казнить «всего» пятерых.

Мы не знаем, что обо всем этом думал Сперанский, – он был человеком замкнутым, как многим казалось, надменным и душу перед другими не раскрывал. Но карьера его продолжилась, и впереди было главное достижение – создание свода законов.

К чему было это отступление? А вот к чему: 1832 год – сложное время для Российской империи. Если первые годы после восстания декабристов Николай I пусть втайне, но размышлял о необходимости реформ – изучал проекты отправленных в Сибирь заговорщиков, создал тайный комитет для разработки планов возможных изменений, то события 1830–1831 годов укрепили его в мысли о необходимости твердой рукой бороться со всеми бунтовщиками.

Революция 1830 года во Франции и разразившееся во многом под ее влиянием восстание в Польше убедили царя в том, что самодержавная Россия идет правильным путем, в отличие от Европы, которую сотрясают революционные бури, а значит, его обязанность – и дальше защищать ее от возможных потрясений.

Правление Николая традиционно ассоциируется у нас прежде всего со шпионами Третьего отделения, с контролем над творчеством Пушкина, со студентами, отправленными в ссылку за безобидную болтовню, с поэтами и критиками, которых вгоняли в чахотку, с разрастающимся бюрократическим аппаратом и сохранением крепостничества, с жестокими наказаниями солдат шпицрутенами – и это, безусловно, правда. Но, похоже, не вся, потому что этот жестокий, холодный самодержец одобрил свод законов, который «доводит применение смертной казни до минимума»[108].

По законам 1832 года казнить могли только за самые тяжкие государственные преступления и только по решению верховного уголовного суда. Обычные суды выносить смертные приговоры не имели права.

Правда, в том же 1832 году был введен Карантинный устав, который предусматривал казнь за нарушение карантинных правил и взяточничество чиновников, обеспечивавших соблюдение этих правил, но это решение было принято под впечатлением от разразившейся в 1830 году ужасающей эпидемии холеры.