А Надя с Эдуардом приехали в больницу за Женей. Мальчик уехал оттуда их сыном, спасенным для счастья ангелом по имени Зоя.

Никто не знал, как ее зовут, где она работает, с кем живет, хотя она не один десяток лет ходит по вечерам с работы от метро одним маршрутом, в один дом. И все провожают ее взглядами. Ведь она представляет собой нереальное, впечатляющее зрелище.

Рост под два метра, лицо каменное, с бледной и сухой кожей. Серые редкие волосы заколоты на затылке. Выражение лица, холодных серых глаз сосредоточенно-мрачное, высокомерное. Но самое невероятное в ней — это одежда. Она демонстративно, сознательно подчеркивает все свои недостатки и усугубляет до степени гротеска. Туфли и сапоги на каблуках выше двадцати сантиметров. Летом такие же лабутены. Длинные юбки — в пол, всегда в очень ярких и слишком крупных цветах. С ними майки — тоже в больших цветах, совершенно не в тон тем, которые на юбке. Ни капли косметики. И все вместе как-то гармонирует, идет ей. Впрочем, не то слово — идет. Этот странный наряд выглядит на ней стильно, как доспехи воина, как защитная броня. От чего-то.

Она никогда ни с кем не здоровается, и ее никто не приветствует. Никому бы в голову не пришло начать с ней беседу. Только соседка по лестничной клетке как-то сказала:

— Звать ее Валерия. Живет вроде одна. Чудна́я.

А Маша, художница, живущая в том же доме, однажды в книжном магазине, выбирая себе чтиво в отпуск, увидела на бумажной обложке покета с жестоким названием «Мразь» фотографию автора и узнала свою соседку. Даму с головой в облаках, на ходулях, которые рвут пестрый волнующийся подол юбки.

Воскресенье. Очередное жаркое воскресенье этого бесконечного лета. Опять тридцать один в тени. Валерия долго стоит под холодным душем, глядя на свое костлявое длинное тело, бесконечное, как это лето. Тоскливое, как сумерки. Несчастливое, как деревенский погост. Потом медленно, долго растирает его жестким полотенцем. Она его трет, свое тело, без возраста и практически без пола, а оно даже не розовеет. Так она его закалила: нет реакции на раздражители, на перепад температур. Затем она надевает тугое, дешевое, неудобное белье. Мрачно смотрит на свое отражение. Достает очередную свежепостиранную юбку в цветах и оборкой с кружевом по подолу. Ступает ногами огромного размера в одну из пар обуви на чудовищных каблуках и медленно выходит на улицу, повесив на плечо сумку на цепочке, в которой только ключи, платок и кошелек. Она шагает уверенно, видит всех, ни на кого не гладя. Она ловит образы. И всякий раз придумывает хеппи-энд. Начиная роман, она всегда собирается завершить его хеппи-эндом. И дает себе слово, что на этот раз он от нее не сбежит, счастливый конец, оставив ее перед реальностью только горя, убийства и крови. Валерия Горильская — хорошая писательница, но ей категорически не дается хеппи-энд.

Такое же одинокое возвращение. Теплая от солнца одежда возвращается на вешалки. Она всегда сухая. У Валерии нет пота. У нее нет очень многого из того, что бывает у счастливых, бегущих, смеющихся, плачущих и говорящих друг с другом людей. Иногда она поднимает трубку молчаливого телефона и говорит в нее «алло». Она проверяет, остался ли у нее еще голос.

Валерия Горильская не была гуманитарием по образованию. Она и по жизни была антигуманитарием. Закончила МАИ. Очень быстро стала ведущим специалистом конструкторского бюро. Получила эту квартиру. Без сожаления рассталась со своими холодными родителями. Они не любили ни друг друга, ни дочь. Она никогда не была похожей на девочку-куклу — мамину радость. Не было у нее девчоночьих пристрастий, любви к нарядам, интереса к мальчикам. Впрочем, как и к девочкам. Она видела красоту геометрических фигур, ей открывали тайны цифры.

Наверное, это подсказало ей такой странный, загадочный и вызывающий в своем мрачном аскетизме стиль. Каблуки, делающие ее фигуру запредельно фантастической, огромные яркие цветы в только ей понятной пропорции в цветовой гамме.

После тридцати лет Валерия задумалась о том, что пора обзавестись семьей. Вариант был только один. Она приняла на должность лаборанта красивого, черноглазого парня, оставила его однажды вечером после всех и просто приняла его, как горько-сладкое лекарство. Перед этим готовилась, как ученый к защите диссертации. Собрала неизвестный ей материал, изучила. Просмотрела несколько порнографических фильмов, прочитала литературу о факторах рождения удачных детей. Она испытала и вызвала желание, что было первым необходимым условием такого рождения. Только так рождаются красивые, умные дети.

Когда Валерия убедилась в том, что забеременела, она уволила ненужного свидетеля своей тайны. Родила мальчика, назвала Павликом. Молока у нее не было, да и не требовалось. Валерия вышла на работу через две недели после родов. Ребенку наняла кормилицу, которая была и нянькой.

Любила ли она сына? Знать бы, как это бывает у женщин… У этих, постоянно что-то друг другу рассказывающих, кумушек с колясками. Она рядом с ними — инопланетянка. Она рядом с кем угодно — иная. У ее науки не было уравнения материнской любви. Но она все делала, что написано в книгах, в Интернете. Выполняла советы врачей.

Мальчик рос смышленым, здоровеньким, красивым и черноглазым. Был бы веселым, если бы кто-то показал ему, как это — веселиться. Валерия читала ему книги, он хорошо и вовремя заговорил. Пошел в детский сад. Только не под силу было малышу конкурировать со строгой царицей души своей матери — наукой. Лишь в работе Валерия раскрывалась, удивлялась самой себе, только там были ее взлеты и почти физические желания — овладеть, подчинить, раскрыть, победить.

Получалось настолько хорошо, что Валерию Горильскую пригласили на работу в НАСА. Сомнений не было ни на минуту. Валерия тут же оформила своего Павлика в Дом малютки на временное проживание.

В Америке она была такой же необычной, такой же экзотической, одинокой и успешной. Ее очень ценили, продлили контракт. Потом предложили постоянную работу. Но что-то в ней дрогнуло, заныло, оборвалось. Она почувствовала тяжесть термина «ностальгия». Она увидела слово «навсегда» — ответ своей теоремы. И услышала голосок Павлика, который живет в неуютной, жестокой России сиротой. Она себе позволила его там родить.

Валерия вернулась. Вернулась к разбитому корыту. Ее конструкторское бюро разорили и закрыли. Крах и запустение было и в других местах. Не искать же ей работу учительницы, торговки, поломойки… Она не вступает в контакт с людьми, она не умеет работать только ради денег. Вот тогда она купила какой-то детектив, прочитала, как никто еще не читал детективы, просчитала трудность поставленной автором задачи, нашла все логические ошибки решения, к утру получила свой правильный ответ. И написала первый роман.

Роман напечатали, заказали следующий. Книги продавались хорошо. Писались не то чтобы легко, но с вдохновением, которое было очень похожим на вдохновение ученого. Точнее, это оно и было. Просто Валерия увидела гармонию логики и точных линий в ходе мысли, подчинившей себе слова. У нее появились чутье и возможность управлять напряжением сюжета — рост, снижение, пауза для вздоха. Пришли свои секреты мастерства. На одном дыхании читается только то, что на одном дыхании пишется. Валерия никогда не прерывала работу над одной главой. В своих книгах она узнала, что такое любовь. Героини были всегда приблизительного одного типа. Женственные, соблазнительные, нежные и неспособные существовать без мужчин. Что чаще всего и делало их жертвами криминальных обстоятельств. Валерия писала эти портреты от противного — от того, какой она сама никогда не была. Ей так легче было смотреть на ситуацию со стороны. Она могла просчитать психологию как добычи, так и охотника. Сама оставалась над схваткой по имени жизнь.