У Неймана будто радар на меня. Он как зверь чувствует, что я притаилась совсем рядом. Но я не поддалась на его зов. Предпочла сделать вид, что превратилась в невидимку и слилась со стеной.

– Ника, я знаю, что ты здесь. Выходи.

«Леопольд, выходи. Выходи, подлый трус», – вдруг вспомнилась фраза из старенького мультика. Бабушка питала к ним слабость – к мультфильмам ушедшей эпохи. Говорила: таких больше не делают. Я с ней соглашалась.

Я вышла. Предпочла не умирать от страха, а встретить опасность лицом к лицу. А ещё я боялась, что он вытянет меня за ухо, как провинившегося мальчишку. Смешно сказать: но в то мгновение я боялась больше всего именно этого.

Я вышла и застыла. Смотрела на Неймана во все глаза. На его лицо. Нет, я его не забыла. Кажется, каждая черта вырезана у меня где-то внутри, въелась, как краска, вытатуировалась на подсознании. Теперь я точно узнаю его из тысячи в толпе. А может, даже, если закрою глаза. Но…

Кажется, он гневался. Я его таким ещё ни разу не видела. Дышал яростью, причём такой сильной, что, надумай он сейчас дыхнуть – от меня горстка пепла останется.

От замороженного и вечно спокойного ублюдка такое видеть как-то… странно и нереально. Впрочем, он очень быстро взял себя в руки. Чересчур. На какой-то миг я даже решила, что мне показалось, что такого быть не может. Мгновение – и он снова прежний, привычно-холодный. Только ресницы, что прячут метельную темень, подрагивают, выдавая нечеловеческие усилия, которые Нейман прилагал, чтобы прийти в себя.

Кажется, мне всё же удалось развести его на эмоции. Но я не уверена, что готова к эмоциям Неймана. Слишком уж они… гипертрофированные.

– Пойдём, – хватает он меня за руку. Я невольно пячусь и чувствую, как жёсткие пальцы впиваются в запястье. – Пойдём, Ника.

Он будто угрожает, но агрессии я в нём не ощущаю. Только холодное предупреждение. Что будет, если я начну активно сопротивляться? Ударит? Заставит идти за собой силой? Кажется, я не хочу этого знать, поэтому покорно делаю шаг вперёд. Он тут же ослабляет хватку, но руку мою не отпускает.

– Ты поставила людей под удар, Ника, – говорит он, как только заводит меня в малую библиотеку и закрывает за мной дверь. Плотно. Хорошо хоть не на замок.

Я вырываю руку и балдею от собственной смелости.

– А мне что, угрожает опасность? – задираю вверх подбородок и пристально слежу за Нейманом. Но лицо его уже застыло, спрятало эмоции. И если они были, то сейчас об этом остались лишь воспоминания. – Я пленница? Шаг влево-вправо – расстрел? Я вообще тебя не просила тащить сюда. Отпусти, и я уйду. Не буду никого мучить и подставлять.

Нейман прислонился спиной к стене, руки на груди сложил и, кажется, расслабился. Или это напускная небрежность, чтобы сбить меня с толку.

– Ты не понимаешь, Ника, – выдаёт этот сноб, и меня прорывает:

– Ну так объясни, снизойди с Олимпа, будь добр. Расскажи, тупой мне, в чём дело.

– Я никому ничего не обязан объяснять, – морозится снова он и меряет меня ледяным взглядом, от которого мухи дохнут, а вода, превращаясь в лёд, рвёт в клочья пластиковые бутылки.

– А я не обязана ходить по шнурку, бояться, оглядываться, жить под присмотром, ходить с телохранителем и выслушивать ересь от тебя, высокомерный болван!

Сказала и испугалась. И хриплое дыхание, и сердце, что выскакивало из груди, сдало меня с головой. Он всё прекрасно видел, чёртов Нейман, поэтому расслабился ещё больше.

– Спать по подъездам лучше? Жить в постоянном риске, что тебя изнасилуют, лучше? Голодать лучше?

– Да я никогда… – начала было я и осеклась. В ярости я чуть не проболталась. Вот же идиотка!

– Никогда – что? – подался вперёд Нейман. – Никогда не спала в подъезде? Не убегала от мужчин? Никогда не голодала?

Да, лгунья из меня отвратная. Это был вопрос времени – меня поймать. Но, кажется, он и без этой ловли всё прекрасно знал. Но сдаваться я не собиралась.

– Не твоё дело. Я никому ничего не обязана рассказывать, – отомстила я Нейману той же монетой. Пусть не воображает тут себя пупом земли. Видали мы таких.

– Не зли меня, Ни-ка.

Он снова опасен. Очень опасен, но предохранители во мне сгорели.

– А то что будет? Убьёшь и прикопаешь?

Шаг – и он нависает надо мной, как каменный голем. Пальцы его касаются моего подбородка, сжимают его слегка. А затем он чертит узоры по коже. Хочется зажмуриться, но не потому, что мне страшно. Касания его почти нежные, вкрадчивые, как лапы кота, что идёт, красуясь и не пряча когтей. Цок-цок. Это сердце моё рвётся или его аура царапает по моей хлипкой броне?..

– Не нужно, девочка. Ты проиграешь, – его дыхание касается лица и волос.

– Я не играю, Нейман, – говорю тихо.

– Я тоже, Ника, я тоже, – произносит он слова чётко и ровно, а пальцы его скользят и путаются в моих прядях, охватывают затылок, сжимаются властно, притягивая к себе.

Я всё ещё пытаюсь ему противиться, но он сильнее. И нет, не причиняет боли, хоть и зажал в кулаке большую часть моей шевелюры. Это позволяет ему запрокинуть мою голову. Затем следует вздох и поцелуй. Быстрый, как укус. Властный и крепкий, как дорогое виски.

Губы его скользят по щеке и касаются шеи, и меня словно разрядом тока пронзает. Я дёргаюсь, не в силах удержать импульс тела. А затем меня охватывает дрожь, когда его язык проходится по коже.

Я чувствую его возбуждение – слишком плотно он прижался ко мне. Ещё одно мгновение – и Нейман оставляет меня в покое. Отступает.

– Ужинаем как обычно. В семь, – произносит он холодным голосом и уходит. А я остаюсь – растерянная, потерявшаяся, сбитая с толку.

Что это было? Зачем? И он ничего не спросил об Индиго. Уже всё знает или ему не интересно? Опять миллион вопросов, на которые у меня ответов нет. Их мог бы дать Нейман, но его бесполезно спрашивать.

– Когда будешь гореть в аду, черти будут плясать вокруг костра, Нейман, – говорю я в пустоту. – Им понравится топить лёд. Как известно, лёд боится пламени. Найдётся и на тебя костёр помощнее.

На ужин я не спустилась. Сказалась больной.

– Вы простите меня, – сказала я Моте часом раньше. – Я не понимаю, как себя вести и что делать. Мне нужно побыть одной.

Я готова была сопротивляться, если Нейман захочет силой заставить меня ужинать. Осточертело постоянно ходить по краю и чувствовать натянутую струну внутри себя. Ещё немного – и она лопнет, повиснет жалкой нитью, не способной извлечь больше ни звука. Хватит того, что я лишилась слёз.

Нейман не пришёл сам и не прислал кого-то, чтобы давить на совесть, и я расслабилась. Как-то всё образуется. Этот тягостный фарс не может длиться вечно.

Он пришёл позже, почти ночью, когда я уже собиралась спать. С Чертякой на руках. Сел в кресло. Эдакий дон Корлеоне. Перстня на пальце не хватало. Но на Неймане подобное смотрелось бы смешно.