– Картофельные чипсы, соленые или с сыром и луком, жареный арахис, кешью в медовой глазури. Все.

Ого, прямо пир горой.

– Дайте, пожалуйста, два пакетика кешью и диетический тоник с лимоном. Спасибо.

– Диетического нет, только обычный.

– Значит, выпью обычного. Благодарю вас.

Карга достает пакетики орехов из коробки, берет бутылку тоника с нижней полки, открывает крышку, бросает в стакан заветренную дольку лимона и тычет в кассовый аппарат костлявым пальцем.

– Три фунта сорок пять пенсов.

Протягиваю деньги без сдачи.

– А вы для какой газеты пишете? – спрашивает она.

– «Подзорная труба». Это журнал.

– Никогда о таком не слыхала.

– Он американский.

– Как наш «Сыщик»{41}? Весь такой язвительный?

– Нет, не совсем. Там сатиры почти нет.

– С чего бы вдруг американцам стала интересна судьба шести студентов, пропавших в маленьком английском городке девять лет назад?

– Не знаю. Это главному редактору решать. А мне в самом деле любопытно, – говорю я, подумав, что о Салли упоминать не стоит. – Работа у меня такая – любопытствовать.

– Да кому она интересна, эта старая история?! – Она косится на дверь мужского туалета, наклоняется ко мне поближе; под толстым слоем крем-пудры заметны следы бурно прожитой жизни. – А вы Фреда зря подзуживаете. Он и так считает, будто виноват, что Алан его без вести пропал. Одно слово – ненормальный. Он вам сказал, что его шесть лет в психушке Докинса продержали, с телепузиками?

– Да, мистер Пинк от меня своей истории болезни скрывать не стал.

Старая карга двигает челюстью, пережевывая невидимую жвачку.

– Ага, а теперь он вообразил себя инспектором Морсом, который раскроет тайну исчезновения шестерых пропавших, а может, и их самих отыщет, и Алана своего ненаглядного. Говорю ж, ненормальный. Тоже мне, герой телесериала! Это ведь не кино и не развлечение. Это серьезно. Горе у людей, понимать же надо. Прошлое лучше не ворошить. Вон, Фреда даже жена бросила, а ведь святая женщина была, его Джеки. А как Фреда в Алжир понесло, так она и не выдержала, собрала вещички и умотала к родне, на остров Мэн. Теперь Фред целыми днями только и думает что о своих теориях, об иллюминатах, о святом Граале, об Атлантиде и о прочей чертовщине. А тут еще вы его своими расспросами раззадориваете, масла в огонь подливаете. – Она грозно скрещивает массивные руки на груди, но, заметив, что Фред вышел из туалета, улыбается как ни в чем не бывало: – Эй, Фред! Мне тут твоя новая подруга рассказывает про подлости проклятых журналюг. Эти паразиты ничем не гнушаются, лишь бы статейку сенсационную тиснуть. Вот бы их всех к пираньям отправить, пусть бы друг друга жрали. Ну что, бренди налить?

– Вы уж простите Мэггс, – говорит Фред Пинк, когда мы возвращаемся на второй этаж. – Не надо было мне ей рассказывать, что вы – журналистка. Местные жители не любят о пропавших студентах вспоминать, уж больно все это похоже на какой-нибудь Бермудский треугольник или Амитивилль. Цены на недвижимость падают.

Я разжевываю горсть орехов в медовой глазури. Вкусно-то как!

– Ничего страшного, мистер Пинк, меня и похуже обзывали. Так на чем мы остановились? После долгих лет странствий доктор Кантильон и его подопечные, близнецы Грэйеры, поселились в Бэйзуотере, так?

Фред Пинк крутит в руках бокал бренди.

– Да, верно. Итак, в двадцать пятом году Норе и Ионе было двадцать шесть лет, дядюшке Леону – пятьдесят. Десять лет он был опекуном близнецов, их управляющим, публицистом и казначеем. А потом собрался стать их биографом и даже больше – их Иоанном Крестителем. Он, видите ли, решил: пора объявить во всеуслышание, что спиритуализм не выдумка, а вполне себе научная дисциплина. Доктору Кантильону мало было денег и привольной жизни. Он вообразил себя новым Дарвином, Ньютоном или Фрейдом, основателем новой научной дисциплины, гордо именуемой психозотерикой. Проблема заключалось в том, что Нора и Иона были против. К тому времени они уже сполна насладились миром и теперь хотели уединиться и продолжать исследования тупиковых ветвей на Пути Мрака, в надежде, что таковые окажутся не тупиками. Поэтому близнецы заявили Кантильону, что никакой биографии не будет, так же как не будет ни всеобщего провозглашения нового учения, ни выступлений перед широкой общественностью. Дядюшка Леон, отъявленный лгун, с напускной покорностью произнес: «Слушаю и повинуюсь», а сам потратил два года, создавая свой бессмертный шедевр под названием «Великое откровение». В отличие от нынешних книг об оккультизме, обычно содержащих жизнеописания десятка европейских ведьм и колдунов, творение Леона Кантильона состояло из трех разделов. В первом разделе излагалась история возникновения и развития Пути Мрака, начиная с пятого века и до современности. Второй раздел был посвящен близнецам Грэйерам и повествовал об их жизни в Своффем-маноре и дальнейших приключениях и путешествиях. Третий раздел содержал манифест Международного психозотерического общества, создаваемого в Лондоне под чутким руководством сами понимаете кого.

У меня в сумке снова вибрирует мобильник – Эврил ответила на мое сообщение. Ничего страшного, отвечу позже, сейчас всего без четверти девять.

– А почему Кантильон не счел нужным считаться с желаниями близнецов?

– Кто его знает? По-моему, он надеялся, что как только весь народ, от мала до велика, с восторгом устремится навстречу Эре Психозотерики, то Грэйеры признают его правоту и примкнут к новому учению. Увы, в этом и заключалась ошибка Кантильона. – Фред Пинк снова чешет голову, рассыпая хлопья перхоти. – Трагическая ошибка. Двадцать девятого марта двадцать седьмого года доктору Кантильону доставили из типографии десять коробок с экземплярами «Великого откровения». Тридцатого марта добрый доктор отправил около семи десятков книг английским и зарубежным теософам, философам, оккультистам и филантропам. Одна из этих книг попала ко мне и теперь хранится в надежном месте – нет, я вам не скажу, где именно. На следующее утро, тридцать первого марта, констебль, весьма кстати патрулировавший Квинс-Гарденс, увидел, как Леон Кантильон открыл окно в пятом этаже своего дома, уселся нагишом на подоконник и заорал во все горло: «Мой дух не устрашат ни время, ни пространство. Я в себе обрел свое пространство и создать могу в себе из Рая – Ад и Рай из Ада». Между прочим, это Мильтон написал{42}. А потом Кантильон прыгнул. Нет, может, он и выжил бы, только очень неудачно свалился на острые прутья железной ограды. Ну, вы себе представляете. Хотел всемирной славы, а вышел пшик. Коронер признал, что смерть наступила в результате временного помешательства, в «Вестминстер газетт» опубликовали статью о похоронах. Иона выступил с проникновенной надгробной речью, а Нора, «в элегантном черном креповом платье до щиколоток, являла собой олицетворение безутешной скорби» – ага, я статью наизусть выучил – и оплакивала безвременную гибель опекуна. Иона горестно поведал репортеру, как умолял дядюшку отречься от «опасных заблуждений» и не увлекаться черной магией и колдовством. Настоятель Гримонд гордился бы своим воспитанником. Шли недели, о трагической смерти бывшего врача Иностранного легиона забыли, а неотправленными экземплярами «Великого откровения» долго топили камин в доме Грэйеров на улице Квинс-Гарденс.