Иногда Сан заглядывала в комнату, пока он спал, и наблюдала за ним. Он занимал всю постель, раскинув ноги и руки, как будто ее не существовало, как будто ей не нужно было хотя бы маленького уголка. Он крепко спал, забыв об ужасе, который только что породил, а может, даже гордился этим. Сан смотрела на него, лежащего там, спокойного, такого расслабленного, как невинное дитя, и знала, что ни малейшее ощущение вины не трогает его сознание, никакого раскаяния, хотя он иногда его изображал, чтобы снова возродить в ней необходимую иллюзию, и чтобы на следующий же день снова показать свою жестокость. Мольбы о прощении, обещания и даже слезы, на которые она теперь смотрела с черствым сердцем, разрушенным глубоким разочарованием и страхом.

Тогда Сан сжимала кулаки, впивалась ногтями в ладони и говорила себе, что никогда больше не потерпит от него ни крика, ни приказа. Не будет больше молчать, когда он будет ее оскорблять или унижать, заставляя ее верить, что она ни на что не годится, ничего не знает, что без него будет никем в этом городе, населенном иммигрантами, такими, как она, невежественными, глупыми и жалкими. Больше ни разу она не потерпит, чтобы он говорил, что она слишком толстая и такой навсегда останется, или чтобы после секса он заявил, что ему не нравится ее лицо, перекошенное от усилия. Она не сдастся снова его желанию, отдаваясь ему с глазами, закрытыми не от удовольствия, но он нежелания видеть, как он трясется на ней, восторженный, словно кобель рядом с сукой, у которой течка. Она покопается в том, что осталось от нее самой, бережно поднимет свою гордость, достоинство, мужество, поднимет их над головой и бросит в него, словно камень.

Сан говорила себе все это, возвращалась в гостиную и ложилась на диван, отчаянно ожидая прихода сна. И в этот момент она знала, что ничего из того, что она только что утверждала, не является правдой. Что как только он откроет рот, полный ярости, чтобы обидеть, ее сила исчезнет, и она задрожит, снова сожмется, как лепестки одного из видов мимозы, которые сразу же закрываются, как только к ним прикасаешься, обратится в щепки, в грязь, в ничто. И что нет никакой надежды.

Когда родился Андрэ, Бигадор отправил своей матери билет, чтобы она приехала помочь им с ребенком. Таким образом Сан могла спокойно вернуться на работу, и им не пришлось бы платить за ясли или какой-нибудь соседке, которая бы присматривала за малышом. Донья Фернанда была доброй женщиной. Ей уже исполнилось семьдесят лет, у нее был грустный взгляд и морщинистое, как ствол дерева, лицо, но при этом ловкое тело и сильные руки. Она прожила тяжелую жизнь: нищета и голод, нескончаемая война, муж, пропадающий в шахте, дети, которые либо умерли, либо однажды ушли, чтобы присоединиться к одной из вооруженных группировок, и о них никто никогда больше ничего не слышал… Только в последние несколько лет она обрела немного покоя. Сейчас Фернанда жила в доме, который ей купил Бигадор в одном из районов Луанды, вместе с одним из старших сыновей, его женой и дюжиной внуков, которых она воспитывала со всем терпением человека, знающего, что ему остается только умереть, и ждет этого момента, веря, что по ту сторону, что бы там ни было, не будет хуже, чем уже было.

Сан и донья Фернанда понравились друг другу с первого взгляда. Они признали друг в друге что-то сближающее, возможно, простодушие, с которым обе жили в этом мире, болезненное поражение их доброты, за которую они, тем не менее, продолжали крепко держаться, отказываясь отбросить ее от себя, чтобы дать путь горечи и обиде. Их также сближал страх перед Бигадором, унижение, с которым обе вынуждены были подчиняться его беспрекословным приказам, то, с каким огромным желанием они хотели, чтобы он рано вышел из дома и вернулся как можно позже, оставив их в покое, как будто часы без него превращались в по-житейски счастливое время, посвященное мирным и успокаивающим заботам о ребенке.

Они объединялись против него, чтобы как-то смягчить тяжесть его деспотизма по отношению к ним. Иногда Андрэ начинал плакать ночью, и Сан не удавалось успокоить его. Тогда Бигадор начинал кричать:

— Заставь этого ребенка, наконец, замолчать! Мне рано вставать и нужно выспаться!

Услышав крики, ребенок плакал еще сильнее. Донья Фернанда вставала со своей постели в маленькой комнате для гостей и заходила в спальню пары:

— Если ты будешь орать, сделаешь только хуже, — говорила она своему сыну, потом подходила к Сан: — Дай мне его, я займусь им.

И уходила, качая малыша своими большими сухими сморщенными руками, которые при этом излучали особую энергию, что-то, что сразу успокаивало ребенка и заставляло его блаженно спать в кровати у бабушки до следующего кормления.

Если Бигадор высказывал своей матери недовольство потому, что еда была не так приготовлена, или что она не купила ему пиво той марки, какую он любит, тогда Сан вмешивалась, чтобы его успокоить и оправдать свекровь. Вместе они ощущали себя сильнее, и часто, когда его не было дома, они могли критиковать его и даже смеяться над ним:

— Ты обратила внимание, какие у него ужимки, когда он кричит на нас? — говорила донья Фернанда. — Он надувает грудь, как будто воевать собрался, и быстро крутит головой туда-сюда так, что, я думаю, мозги у него внутри перемешиваются, а потом он размахивает руками вот так, как будто он гриф…

Она вставала возле стола и передразнивала властные интонации Бигадора и его движения, которые начинали казаться нелепыми. Тогда обе женщины смеялись до слез, изгоняя таким образом свой страх. Но настал день, когда им стало не до смеха. Андрэ уже исполнился год. Была суббота, и Бигадор решил, что они пойдут потанцевать. С той ночи, когда он избил Сан за то, что она не захотела с ним пойти, они больше никуда не ходили вместе. Сан не хотелось, но донья Фернанда настояла, чтобы она пошла:

— Тебе пойдет на пользу немного подвигаться, — сказала она. — Танцы — это хорошо. Когда танцуешь, душа вылетает из тела куда-то далеко и видит новое. Когда возвращается, она отдохнувшая и более счастливая. Иди и получай удовольствие.

Они пошли на дискотеку, куда когда-то ходили. Сан танцевала несколько часов. Она чувствовала себя хорошо. Наверное, душа действительно в это время путешествовала по миру, потому что она забыла обо всем, о нелюбви и разочарованиях, о финансовых трудностях и слишком коротких ночах, и даже об Андрэ. Ненадолго она снова стала восторженной и веселой девчонкой из прошлого. Бигадор танцевал с ней поначалу. Но после третьего джина с тоником он уселся в угол, угрюмый и мрачный. Она осталась на танцполе, качаясь в ритм сембы, отрешенная от всего вокруг, сосредоточенная только на музыке и движениях своего тела, безразличная к своему мужчине и его друзьям, которые иногда подходили к ней на несколько минут и ненадолго составляли ей пару.

Когда они попрощались с друзьями и сели в машину, Бигадор ничего не сказал. Тем не менее, Сан поняла, что он сердится, по тому, как сумасбродно он ведет машину, с бешеной скоростью проезжая светофоры на красный свет, перестраиваясь без поворотников и заставляя визжать тормоза. Тогда душа постепенно вернулась в ее тело, а с ней вернулся и страх. Она не осмелилась сказать ему ни слова. Потому что знала, что любые слова, любая просьба сбавить скорость спровоцируют приступ ярости. Она вцепилась как могла в сиденье и сдерживала желание закричать. Машина остановилась очень близко к лому. Сан быстро вышла из нее и направилась к подъезду, не став его ждать. Она хотела добраться до квартиры раньше него, искать защиты доньи Фернанда. Но Сан не успела. Пытаясь вставить ключи в замок дрожащей рукой, она услышала его быстро приближающиеся шаги за спиной и стала получать удары.