Бедный Пабло. Его любовь ко мне сделала его несчастным. Я никогда не могла понять, почему столько людей склонны влюбляться в самого неподходящего человека. Есть нечто, что неправильно срабатывает у нас в клетках мозга, которые отвечают за то, что мы выделяем какого-то человека среди других, видим его и только его, достойного нас, не сознавая, что чаще всего это воплощение самых худших наших демонов, прототип всего, что мы так ненавидим. Когда мы познакомились, Пабло был одним из самых веселых парней на факультете. Ему нравилось гулять по ночам, курить марихуану, ходить танцевать в бары и на дискотеки. Он изучал право, чтобы в будущем работать в какой-нибудь международной организации и ездить по миру, разбираясь в нарушении прав. Он не хотел ни обосновываться, ни иметь что-либо в собственности, ни владеть большим количеством вещей, чем помещалось в чемодан, чтобы можно было возить его из одной страны в другую, по джунглям и пустыням. Он ничего не боялся, даже умереть в какой-нибудь глуши в окружении незнакомых людей. Он мечтал пить айауаску с боливийскими шаманами, участвовать в плясках кикуйю в Кении, сидеть рядом с тибетскими йогами в Гималаях, созерцая бесконечность. Он хотел жить жизнью на краю всех условностей, ведомой только его собственным сознанием того, что хорошо и что плохо.

И ему выпало влюбиться в меня, именно в меня, скучную и запуганную женщину, которая стала изучать право, чтобы иметь возможность выиграть конкурс на замещение вакансии, иметь пожизненную работу и зарплату и не иметь необходимости когда-либо что-то менять. Женщину, которая желала никогда не садиться в поезд или самолет, чтобы не исследовать незнакомые пейзажи, которая стремилась к монотонному и упорядоченному существованию с неизменным графиком и мебелью на всю жизнь в своей собственной квартире. Все организованное, надежное, замурованное правильностью и точностью.

Но он был милый, заботливый и благородный. Думаю, именно по этой причине он меня выбрал. Ему удалось понять, что мне нужен кто-то, кто будет каждую ночь смягчать матрас, на который я буду ложиться, чтобы каждое утро брать меня за руку, чтобы дать мне понять, что на пути, по которому мне нужно пройти на протяжении дня, нет ни бездн, ни подстерегающих за каждым углом чудовищ. И вместо того, чтобы поехать урегулировать гражданскую войну в Анголе или палестино-израильский конфликт, он решил остаться решать мой собственный конфликт с окружающим миром. Любовь ко мне заставила его отказаться от мечты. Он меня лелеял, баловал, как невоспитанную девочку, принял жизненный уклад, который я неосознанно установила, убежденная, что так будет лучше для нас обоих. Я не понимала, что отрезаю самую важную часть его самого, и что с годами, когда страсть, соединившая нас, смягчится, когда настанет этот неизбежный момент, в который каждый человек начинает задумываться, чтобы сопоставить свои прошлые стремления с действительностью, в которой живет, сравнивает давние желания с достигнутым, разглядывает фотографии своей молодости и отмечает течение времени на чертах своего лица со следами побед и ошибок, мужчина, который рядом со мной, с усилием все еще протягивающий мне руки и предлагая свое плечо, чтобы помочь мне вынести тяжесть моей печали, станет разочарованным и грустным.

Чтобы сделать меня счастливой, Пабло согласился готовиться к конкурсу на замещение должности секретаря в суде, а я готовилась поступить на работу чиновником центральной администрации. Согласился купить квартиру по ипотеке. Согласился проводить отпуск на ближайшем берегу, вместо того, чтобы ездить в дикие места. Согласился жениться. Согласился не иметь детей. И все это он сделал так, чтобы я не догадалась ни о малейшем усилии с его стороны. Он говорил, что больше всего хочет быть рядом со мной. И что это для него важнее самого удивительного пейзажа на свете. И что он все еще будет хотеть покончить с бомбами и нищетой, но если он уйдет, оставив меня позади, он станет только несчастным человеком без сил на что бы то ни было, одиноким призраком, который будет скитаться по свету, не зная, почему решил жить без меня. А я принимала его жертвы, как будто так было лучше для обоих. Мы обустроили маленький удобный и идеально стабильный мирок, удаленный от перемен и неожиданностей, втиснутый в рамки обыденного. Я считала само собой разумеющимся, что между нами не было места ни сомнениям, ни сожалению, что мы способны будем построить крепкий, как гора, очаг, полный любви, взаимопроникновения и чувственности, но также и удобств, и надежности, комфортабельную башню влюбленных, вечную и нерушимую.

Он терпел почти пятнадцать лет рядом со мной. Слишком долгих для человека, который никогда не должен был появиться в моей жизни. Для меня же, напротив, слишком коротких, так как я никогда не могла себе представить его далеким, чужим. Я видела, как свет, всегда исходивший от него, гас год за годом, как его лицо, когда-то полное чувственности и энергии, становилось сухим и мрачным, словно маска. Я наблюдала, как его долгие беседы о надеждах человечества и о прогрессе превращались в быстрое просматривание газет и краткие банальные разговоры с друзьями за столом. Я чувствовала его отдаление, недостаток желания, усилие, которое он прилагал, чтобы мне угодить, скучный преждевременно состарившийся человек с однообразной жизнью, который отказался от всех эмоций, способных заставить сомневаться в его нелепом убеждении, что он будет жить вечно. Но будучи эгоисткой и трусливой, я приписала все эти перемены времени, которое прошло, процессу созревания, который отдаляет нас от юношеских страстей, и неизбежной апатии, к которой ведет рутина. Я не хотела замечать, что самая важная сторона его личности медленно тлела с тех пор, как он был со мной, и что теперь, почти превратившись в пепел, она восставала против собственного уничтожения.

Был апрель, когда все разрушилось на куски. На тот момент мы уже три года как жили в Мадриде. Это было моей единственной уступкой его вкусам. Я думаю, также единственный раз, когда он попросил меня уступить ему. Давний друг предложил ему должность в Испанском Комитете помощи беженцам. Это было возвращением на стезю, заброшенную много лет назад. Я подозреваю, что он согласился еще до того, как посоветовался со мной. Если бы я отказалась поехать с ним, возможно, он бы меня бросил тогда и жил бы дальше своей жизнью. И где-то в глубине души я это понимала, потому что, по правде говоря, я согласилась оформить перевод и переехать почти без возражений. Это предполагало огромное усилие — сменить город, квартиру, коллег… Даже сама мысль о том, чтобы ходить за покупками в новый супермаркет или в другую аптеку, была для меня болезненной. Но больше всего мне было жаль покидать мою маму. Тем не менее, когда я сообщила ей новость с дрожью в голосе, она выпрямилась, неожиданно полная жизненной силой, улыбнулась такой улыбкой, какую я видела очень редко, и твердо заверила меня:

— Ты не представляешь, как я за вас рада, милая. Наконец-то Пабло будет работать в той сфере, которая ему по душе. И для тебя это тоже будет интересный опыт. Тебе скоро будет сорок лет, а перемены в жизни в этом возрасте позволяют почувствовать себя моложе.

— Но ты…

— Я буду в полном порядке. Буду иногда к вам приезжать. И вы всегда можете приехать, когда захотите. Здесь полно места.

И показала на огромный дом, в котором теперь жила одна, как будто ее переполняли силы, чтобы вновь превратить его в очаг, населенный большим количеством людей. Я поразилась ее выдержке и благородству. Но на самом деле в отношении меня она ошибалась, потому что перемены не были позитивным опытом. Долгое время, пока мы искали квартиру и переезжали, и в особенности после этого, когда уже обосновались в Мадриде, у меня было ощущение, что я вот-вот упаду в пропасть. Пабло прилагал усилия, чтобы проявлять понимание и заботиться обо мне, но моя паника только отдалила нас друг от друга.