снова возник светящийся силуэт, окаймленный синенькими иголочками. Силуэт — теперь это стало ясно — напоминал мальчишескую фигуру. Подвал был заперт на замок. Хозяином подвала был Алексей Палыч.

Ефросинью Дмитриевну так и подмывало — взять и все выложить Анне Максимовне. Та, конечно, сразу помчится в подвал… А вдруг там уже нет ничего? Жена с мужем всегда помирятся, а вот ей напраслины не простят. Тогда — конец задушевным беседам.

— Не думай ты, Анюта, ни об чем таком, — сказала Ефросинья Дмитриевна. — Он по вечерам в подвале своем пропадает. С ним — Куликов Борька. Мастерят чего-то… Но, если хочешь, я разузнаю…

— Не надо, — вздохнула Анна Максимовна, — не мешайся ты в это дело. Это дело семейное.

— Ну, ну, — согласилась Ефросинья Дмитриевна. — Я и говорю… Ты отдыхай, я пойду.

Ефросинья Дмитриевна ушла. Но сосуд был уже переполнен. То, что наполняло его, должно было пролиться. И пролилось. На другой же день.

На другое утро пошел второй день лагерной жизни Бориса и Феликса. В это утро Ефросинья Дмитриевна привела в парикмахерскую своего племянника.

— Ты, Август Яныч, стриги, не жалей — лето теперь, — сказала Ефросинья Дмитриевна. — Но челочку нам оставь.

— Будет челочка, — пообещал Август Янович, проводя электрической машинкой по затылку. — Не щекотно, молодой человек?

— Не-а, — ответил молодой человек, — зуждит только сильно.

Ефросинья Дмитриевна присела на свободное соседнее кресло.

— С него, как с худой овцы, шерсти на копейку, — сказала Ефросинья Дмитриевна. — А вот баловства на рупь.

— Ничего, шерсть отрастет. У молодого человека волос хороший, мягкий. Такой волос обрабатывать легко. А бывает, знаете, волос ломкий, сухой. Проведешь, к примеру, расческой, а из него током бьет.

— Это как же током? — удивилась Ефросинья Дмитриевна.

— Искры такие голубенькие.

— Голубенькие, как иголочки?

— Совершенно справедливо, — подтвердил парикмахер. — Именно — как иголочки. Из этого я могу сделать вывод, что вы, Ефросинья Дмитриевна, тоже имеете дело с электричеством. И даже догадываюсь — откуда. Не советую вам носить всякие капроны-нейлоны. Они буквально пропитаны электричеством. Я вам скажу больше: вы лично носите синтетику. Так я говорю?

Но Ефросинья Дмитриевна уже не слушала парикмахера. В мыслях ее мерцали голубенькие иголочки.

— Август Яныч, — спросила она, — ты Алексея Палыча знаешь, учителя?

— Как самого себя, — ответил парикмахер. — Волос у него богатый, с таким волосом можно жить. Иметь в таком возрасте такой волос — редкость по теперешним временам. Скажу больше…

— Погоди, погоди… Ты меня не сбивай. Скажи — был ты на днях у нас в школе? Не запирали тебя в подвале? Не стриг ты там кого?

Вопросы, конечно, странные, но странности человеческие как раз и были второй профессией Августа Яновича.

— Я вам скажу больше, — ответил тот, — я не сомневаюсь, что у вас в подвале кого-то стригут. Но я там не был. Тем более меня не запирали. А в чем дело?

Ефросинья Дмитриевна не могла более сдерживаться. Август Янович всегда вызывал у нее доверие. И не у нее одной. Парикмахер, если он хороший парикмахер, должен не только уметь стричь, но и уметь слушать. Август Янович был хорошим парикмахером. Ефросинья Дмитриевна рассказала ему о том, что увидела в темном подвале, и о том, что узнала вчера в больнице.

— Забирайте вашего молодого человека, — сказал Август Янович, выслушав все до конца. — С вас пятнадцать копеек.

— А больше ты ничего не скажешь?

— А что тут можно сказать? — равнодушно ответил парикмахер. — Первое вам просто показалось. Скажу больше: вы в тот день сильно устали. Что касается продуктов и сведений уважаемой Клавдии Петровны, то, с одной стороны, это не мое дело, а с другой стороны, Клавдия Петровна иногда может преувеличить.

— Трепло она, Клавка, это ты верно сказал, — согласилась Ефросинья Дмитриевна. — А уж устаю — наутро ноги не ходят. Одна на всю школу. Значит, говоришь, почудилось?

— Абсолютно. Как говорится, преступление, которое не состоялось.

— Ну и ладно, — вздохнула Ефросинья Дмитриевна, почуяв вдруг облегчение. Одной заботой у нее стало меньше.

Август Янович с удовольствием принял эту заботу на себя. Он чувствовал, что наклевывается приятная работенка.

Август Янович взял чистый кассовый лист и на обратной его стороне нарисовал четыре кружочка. В большом кружке он поместил буквы «А. П.», в остальных трех написал по очереди: «пр. пр.» (пропажа продуктов), «п. в п.?» (посторонний в подвале?) и «Б. К. — с?» (Борис Куликов — соучастник?). Затем три малых кружка были соединены линиями с большим. Для начала получилось неплохо: сразу три линии протянулись к Алексею Палычу. Главная персона как будто вырисовывалась. Подумав, парикмахер кружочек «пр. пр.» соединил пунктирной линией с кружочком «п. в п.?». Теперь «п. в п.?», хоть и под вопросом, соединялся с остальными уже двумя линиями. Нутром закоренелого сыщика Август Янович чувствовал, что все дело в этом «п. в. п.?». Если его нет, то нет и загадки. Но начинать с абсолютно неизвестной величины было бессмысленно. Не было ни книги, ни последней главы. Главу эту нужно еще создать.

Логика подсказывала, что начинать нужно с Алексея Палыча. Вообще говоря, парикмахер не особенно торопился. Время у него имелось. Но в тот день время двигалось ему навстречу.

Часа через два после ухода Ефросиньи Дмитриевны в парикмахерскую зашла учительница английского языка. В любой другой день Август Янович сделал бы ей прическу и отпустил с миром. Но с сегодняшнего дня все связанное с Алексеем Палычем стало особенно важным для парикмахера.

— Елена Сергеевна, — любезно сказал Август Янович, — для вас, как для старой клиентки, я сделаю все возможное. Скажу больше: и невозможное тоже.

Учительница погрозила ему пальцем.

— Вы хотите сказать, Август Янович, не для старой, а для давнишней клиентки.

— Мадам, — развел парикмахер руками, — не вам бы об этом говорить. Если я сделаю вас на двадцать лет моложе, вы превратитесь в грудного ребенка.

В свои пятьдесят лет Елена Сергеевна, разумеется, знала цену таким комплиментам. Но это вовсе не означало, что она должна эти комплименты оспаривать.

— Август Янович, — сказала Елена Сергеевна, — сегодня я принимала экзамены. К нам приезжала инспекторша из города. У нее была прическа… Я обратила внимание — как она головой ни вертела, волосы всегда