В начале 1959 года я купил два билета до Австралии. Это произошло в тот день, когда Джун пригласили вернуться в Лондон на шесть месяцев, чтобы играть медсестру Джейн – ту самую роль, которую она исполняла в радиосериале BBC под названием «Летучий доктор» во время нашего пребывания в Лондоне. Мы упаковали вещи, она отправилась в Лондон, а я полетел в Мельбурн.

Я купил чудесный викторианский дом в восточном Мельбурне с очаровательным садом и задним двориком. Джун ничего об этом не знала. Она играла в Лондоне, и это был сюрприз для нее. Через полгода радиосериал закончился, и Джун стала собираться домой.

В те дни из Лондона до Мельбурна летал четырехмоторный самолет «Британия» – самый большой из пассажирских. Рейс пользовался дурной славой из-за поломок и задержек, и никто не знал точно, когда он прибывает.

Я ждал прилета Джун к вечеру и задумал вечеринку с массой пива и грога, на которую пригласил всех ее друзей. Это был сюрприз: она думала, что мы по-прежнему живем в маленькой квартире в районе Южная Ярра. Самолет опаздывал сначала на пять часов, потом на двенадцать часов, но вечеринка продолжалась в подлинно австралийской манере. Мы лишь пополняли запасы пива и других спиртных напитков, а я регулярно звонил в аэропорт. Естественно, гости все больше напивались.

Наконец мне сказали, что самолет заходит на посадку. Я тут же сел в машину, поехал в аэропорт и забрал Джун. «Мы устроили вечеринку, – сказал я ей. – Все твои друзья ждут тебя».

Джун очень устала после долгого перелета, но заметила, что мы едем не туда, куда она ожидала. «Ты права, – сказал я. – Мы собрались у одного друга». Она была слишком измучена, чтобы возражать. Я привез ее к новому дому и, пока остальные здоровались с ней, тихо спросил: «Тебе нравится этот дом?» – «Да, наверное», – ответила она. «Он твой», – сказал я.

Джун разрыдалась – настолько не по душе пришлось ей все это. Она очень не хотела возвращаться в Австралию, не хотела покидать свою любимую Англию. Она заставила меня дать обещание увезти ее в Европу не позже чем через два года, когда я заработаю немного денег.

Насколько я помню, вечеринка закончилась на очень грустной ноте. На следующее утро Джун заперлась в доме и не выходила на улицу в течение нескольких недель. Она была очень несчастна. Дом для нее был как камень на шее, но я потратил на него все до последнего гроша, и он казался мне чудесным. Ее друзья приходили, стучали в окно и кричали: «Джун, мы знаем, что ты там, открой дверь, открой эту дурацкую дверь!» Но она не отвечала. Она закрылась в доме и никого не хотела видеть. Это был очень тяжелый период.

...

Потом Джун, преодолев себя, устроилась работать в телевизионную компанию, где играли актеры из ее бывшей труппы, и постепенно успокоилась. Они давали представления раз в две недели или раз в месяц в прямом эфире, что казалось невероятным. Они не делали предварительных записей и не занимались монтажом.

...

Однажды вечером она вернулась домой после того, как играла Гекату в «Макбете». Я спросил: «Кто та сексапильная девица, которая играет Гекату?» Я не узнал ее. Джун также замечательно играла необузданную Гедду Габлер. Драматические постановки в прямом эфире на телевидении были одним из самых радостных событий в ее жизни.

Потом вновь наступил кризис. Я сказал: «Ну что ж, прошло два года, и нам пора возвращаться в Париж». Она сказала, что не хочет ехать, но я стоял на своем. Австралия не была страной, где фотограф может сделать большую карьеру. Достигнуть высот в модной фотографии можно было только в Париже или Нью-Йорке.

К тому времени я держал большую студию на Бурк-стрит вместе со своим другом и партнером Генри Тэлботом, где у нас работали десять человек. Дела шли неплохо. Я заключил контракт с австралийским Vogue, и, хотя фотографии большей частью были просто ужасными, это позволяло не беспокоиться о хлебе насущном. Когда я сообщил нашему бухгалтеру, что собираюсь выйти из дела, он сказал: «Хельмут, не поступай так. Через два года у тебя будут два новеньких автомобиля в гараже и собственная яхта в заливе. Твое финансовое будущее будет обеспечено». – «К черту все это, – ответил я. – Я хочу стать знаменитым фотографом!» Потом я обратился к Гарри с предложением дать мне две тысячи долларов и фотографии и забрать себе все остальное.

В то же время пришло письмо от Алекса Либермана, директора американского Vogue, который недвусмысленно советовал мне оставаться в Австралии. Я был нужен компании там и нигде больше. В английском или американском Vogue для меня не нашлось бы работы.

Шел 1961 год. Мы сдали дом в аренду и отправились в Париж.

Мне снова пытались втолковать, что делать, и я снова поступил наоборот.

...

Наконец-то я получил свой шанс. Я начал работать во французском Vogue, и моя карьера пошла в гору. В течение двадцати трех лет я делал свою лучшую работу во Франции. Время от времени я также ездил в Лондон и выполнял задания для местного Vogue, который изменился к лучшему после прихода фотографов из Ист-Энда и культурной революции.

Теперь уже никто не погонял меня и не поучал, как нужно работать. Я точно знал, какие фотографии собираюсь делать, а работодатели знали, что если меня хорошо попросить, то можно получить очень эротичные снимки. Мне больше не предлагали снимать «Миссис Эксетер».

Алекс Либерман послал в итальянское отделение Vogue предупредительную записку главному редактору, чтобы он остерегался эротического содержания моих работ. Главным редактором английского Vogue тогда была Беатрис Миллер. Она называла меня «изворотливым Ньютоном», потому что ее друзья, просматривавшие журнал, то и дело спрашивали: «Как ты можешь публиковать подобные снимки? Это же непристойно!» Я умудрялся помещать свои фотографии всюду, где мог. По сегодняшним меркам все они были вполне безобидными, но тогда многие не принимались.