...

У Джун был наметанный глаз и способность ловить удачные моменты. Она стала очень успешным фотографом и работала с музейными выставками, книгами и каталогами, но в фотографии у нее не было той энергетики и целеустремленности, которые она демонстрировала на сцене.

Нашим любимым парижским рестораном был Brasserie Lipp, который открыт и в наши дни и по-прежнему служит местом встреч для деятелей театра и кино, политиков, поэтов, оперных певцов и любовников. Во время воскресного ланча можно было выяснить, кто с кем спал в ночь с субботы на воскресенье.

Покойный месье Казэ правил в своем храме железной рукой. Держа наготове ручку и маленькую записную книжку, он очень серьезно смотрел на вас над стеклами очков и, если только вы не были Жоржем Помпиду или важным постоянным посетителем, говорил: «Через три часа или наверху через час». Вы поджимали хвост и принимались ждать: никому не хотелось обедать наверху.

Чем большую известность я приобретал, тем меньше мне приходилось ждать. Сначала ожидание составляло три часа, потом два, потом час. Одним из преимуществ скандальной славы является возможность получить столик практически в любом ресторане мира. Теперь, когда я приезжаю в Париж, мне нужно лишь позвонить и сказать: «Столик для Хельмута Ньютона, пожалуйста», но иногда мне все-таки приходится ждать.

Другим любимым рестораном был La Coupole, особенно во время показа модных коллекций, когда там толпились американские клиенты и покупатели. Приходилось дожидаться столика в американском баре. Метрдотелем был берлинец, поэтому ко мне относились очень хорошо. Напротив ресторана был бар для ночных пташек под названием Le Select, где мы угощались пивом и кальвадосом после обеда в La Coupole.

После выхода фильма «Фотоувеличение» Антониони популярным местом стал Bar du Théâtre на авеню Монтень, набитый фотографами и моделями во время показа модных коллекций. Заглянув туда вечером, вы легко узнавали, кто сидит без дела. Можно было не сомневаться, что те, кто работает, находятся не в баре, а в своих студиях. Там было полно молодых людей, слонявшихся с несколькими Nikon на шее, хотя они ничего не снимали. Все они, очевидно, хотели стать модными фотографами. Фотография превратилась в настоящий культ.

Напротив ресторана Fouquet на авеню Георга V находился бар под названием Alexanders, куда мы заходили с друзьями, Жаком и Патти Фор. Она была фотографом, а он работал ведущим художником во французских журналах Vogue и Adam. После обеда или похода в кино мы пропускали по паре стаканчиков в Alexanders, а потом отправлялись в бар Harry’s за хот-догами и пивом. Все четверо курили так, будто считали, что завтрашний день никогда не наступит. Мы вовсю сплетничали, обсуждали творческие планы, беседовали о новых книгах, иногда написанных знакомыми авторами, и о модных коллекциях. Нам очень не хватало этих людей, когда они перебрались в Калифорнию, где несколько лет спустя Жак умер. Патти осталась с дочерью Зазу и владеет «Галереей искусств “Патрисия Фор”», которая пользуется большим успехом.

Вскоре после постройки Берлинской стены Жак попросил меня отправиться в Берлин по линии французского Vogue, чтобы отснять так называемый фотороман, похожий на короткий кинофильм в фотографиях. В своем фоторомане я рассказал историю о прекрасной русской шпионке, а позировала мне Бригитта Шиллинг. Она фотографировала документы и занималась другими шпионскими штучками. В конце концов ее арестовали два берлинских копа. В серии есть снимок Бригитты, стоящей на одной из башен с видом на другую сторону Берлинской стены.

К сожалению, в своем энтузиазме и стремлении передать на фотографиях берлинскую атмосферу и шпионскую романтику я не заметил, что у подножия наблюдательной башни рядом со стеной стоит крест с памятной табличкой в честь первого человека, который попробовал бежать в Западный Берлин и был застрелен восточногерманскими пограничниками. Когда моя история появилась на страницах журнала, разразился международный скандал. Немецкие газеты были полны возмущенных статей о том, что в модном французском журнале якобы потешаются над такой трагедией, как Берлинская стена. В качестве ответной меры немецкие рекламодатели отменили все контракты с французским Vogue. Это была настоящая катастрофа, но тогдашний главный редактор Эдмон Шарль Руа проявил большое великодушие и никогда не винил меня в случившемся.

...

Сначала я хотел закончить историю сценой, в которой моя шпионка получает орден от русского генерала, и рассказал Джун о своем замысле. Однако уже во время съемок фоторомана Джун позвонила из Парижа в мою берлинскую гостиницу посреди ночи и сказала: «Что бы ты ни делал, Хельмут, Запад должен победить». Это был очень своевременный совет, потому что, если бы русская шпионка оказалась главной героиней моего сюжета, дело могло обернуться куда хуже.

Еще тяжелее пришлось Бригитте Шиллинг, которая в то время была знаменитой моделью не только в Германии, но и во всей Европе. Она больше не могла получить работу, потому что у немцев ее образ был прочно связан с русской шпионкой с моих фотографий и они не собирались прощать ее. Двоих позировавших мне полицейских уволили со службы. Прошло два года, прежде чем страсти немного улеглись и я снова мог приехать в Берлин. Тогда все мои берлинские друзья стали называть меня «Мауэр (стена) Хельмут».

В 1960-е годы французский Vogue стал выпускать новое приложение к номеру, посвященному ежегодному показу коллекций высокой моды. Оно называлось «250 моделей» или «300 моделей», то есть включало фотографии от двухсот пятидесяти до трехсот платьев. Мы называли его «tracassant», что означало «мучение», или, по-простому, «заноза в заднице». Всем фотографам Vogue говорили: «Либо вы работаете над “tracassant”, либо больше не будете получать заказов основного журнала». Каждый фотограф получал ассистента и грузовик с водителем и отправлялся от одного кутюрье к другому. Мы возили с собой осветительные приборы и стойки, на которых растягивали белое бесшовное полотно, служившее фоном. Работа по съемке нескольких десятков платьев обычно начиналась в восемь вечера и продолжалась всю ночь до утра. В каждом доме моды мы устанавливали сцену и освещение, стараясь устроить все как можно лучше, хотя это было практически невозможно. На одной странице приложения помещалась целая куча маленьких фотографий; иногда удавалось отснять полосу целиком, но это происходило не часто. Мы ничего не могли поделать, потому что всем хотелось публиковать свои фотографии на «больших страницах» журнала до конца года. Это было нечто вроде трудовой повинности в сочетании с шантажом, но, к счастью, продолжалось недолго. Через несколько лет редакция решила отказаться от ежегодного приложения.