Скрипит входная дверь. Слышатся шаги.

Мы обе делаем глубокий вдох. И ждем. Он останавливается, молчит, но нам, как обычно, кажется, что с его появлением из комнаты исчез воздух. Ты медленно поднимаешь голову, чтобы посмотреть на него. Он тоже в синяках. У него разбита губа, и на ней засохшая кровь. Вокруг его левого глаза проявляется синее пятно.

Оно ему идет.

Я чувствую нарастающее электрическое напряжение в комнате. Как будто занимается гроза, о близости которой свидетельствует заряд в воздухе. Я предчувствую треск и грохот. Вы смотрите друг на друга. У тебя слезы на глазах, но ты не отводишь взгляд и держишь спину прямо. Ты рассматриваешь его лицо, царапины и побои на нем.

Твои подернутые завесой тайны глаза, теперь живые и блестящие, сияют внутренним огнем.

Внимательные, сосредоточенные, готовые. Я нервно вдыхаю. О, мама. Пожалуйста, прошу, не надо. Отец не привык к тому, что ты так открыто смотришь ему в глаза. Он наклоняет голову.

– Ты выглядишь странно, – медленно произносит он.

Твой взрыв смеха подобен раскату грома.

– Ох, Абель, нет, дело в тебе… Ты выглядишь на все сто. А может… Может, так и должен был выглядеть все эти годы.

Он вытирает рот и челюсть рукой, как будто пытаясь стереть синяки, но у него не получается. Вместо этого у него расходится трещина на губе и по подбородку течет кровь. Кровь остается даже на руке, ее капли падают на деревянный пол.

Ты стоишь с синяком под глазом, расправив плечи, и говоришь:

– Я хочу, чтобы ты убрался из моего дома.

Он стискивает и расслабляет челюсть; я вижу, как сокращаются его мышцы. Я знаю, что часовой механизм на бомбе замедленного действия тикает. Наконец он захлопывает дверь и хищно двигается вперед.

– Что-ты-сказала?

– Я сказала: выметайся.

Тебе страшно, но ты все равно произносишь эти слова.

– Это мой чертов дом, Регина.

Медленные, ленивые, обманчиво спокойные шаги, негромкий и ровный голос, как будто он читает сонет.

– Убирайся, или уйду я.

В мгновение ока он оказывается рядом с тобой и хватает тебя за шею рукой.

– Думаю, я что-то не так услышал, Регина. – Он говорит шепотом, дотрагиваясь губами до твоего уха. – Ты моя.

Все еще держа одну руку на шее, другой рукой он убирает твои волосы с глаз.

– И ты никогда, – он смотрит на тебя так, как будто вот-вот поцелует или ударит – не угадать, какой вариант из двух, – никогда не уйдешь.

Он единожды трясет тебя за горло, зарывается носом в волосы, а потом отпускает.

– А теперь неси мне мой ужин. – Он смеривает тебя взглядом. – И умойся. Я не хочу смотреть на нечто, напоминающее уличную бабу, пока буду…

– Ты знаешь, что я поняла, Абель, – перебиваешь его ты. – Я нужна тебе. – Ты дышишь быстро и неровно. Набираешься смелости. – Но мне ты не нужен. И никогда не был нужен.

Твой голос звучит громче, он обволакивает все помещение, и воздух возвращается в комнату.

– Ты преследовал меня, потому что мне хватило смелости убежать. Ты преследовал меня, потому что тебе не нравилось чувствовать себя дураком. Ты преследовал меня, потому что тебе нужно было кого-то сломать, и ты знал, что я боюсь того, что ты можешь сделать с Элли и со мной. Я должна была уйти от тебя еще много лет назад. Я должна была разбить твою чертову машину на куски, когда она только появилась у нашего дома.

Отец сощуривает глаза, нижняя часть его челюсти опускается, и теперь он напоминает охотничью собаку, которая взяла след и готова наброситься.

– Только попробуй, тварь. Только посмей.

Телефон, которым мы почти не пользуемся и который очень редко звонит, стоит прямо между вами. Ты замечаешь его, делаешь вдох и бросаешься к нему. Отец поступает так же. Ты бежишь в другой конец гостиной, наваливаешься на дверь, ведущую на задний двор. Ты набираешь 9-1-1.

Ты давишь всем своим весом на дверь.

– Алло, алло? У меня экстренное обращение…

Ты отшатываешься от двери, но тут отец хватает тебя за руку, разворачивает и ударяет кулаком по лицу. По звуку кажется, что ломаются все до одной твои лицевые кости. Ты падаешь на пол, все еще держа в руке телефон.

– Ты мелкая тварь…

Ты встаешь на четвереньки и ползешь. Из твоего носа капает кровь.

– Мой муж меня бьет, – говоришь ты в трубку.

Отец отшвыривает твою держащую телефон руку от лица. Трубка падает на пол, и он разбивает ее ударом ботинка. Ты кричишь. Ты кричишь так громко, что дом вот-вот треснет и рассыплется на части. Раньше ты никогда не кричала. Ты всегда проглатывала всхлипы, соблюдала тишину. И только гвозди и половицы слышали твою боль. Но сейчас ты кричишь и ползешь к входной двери.

Я пытаюсь оттащить его от тебя, но мои пальцы хватают воздух.

Он берет тебя за плечи, разворачивает и придавливает своим весом к полу.

– Ты моя, слышишь меня? Твое место в этом доме, со мной, и я скорее покрошу тебя на мелкие кусочки, чем выпущу отсюда. Так что успокойся, ш-ш-ш, ш-ш-ш, ты успокоишься, и мы сделаем вид, что ничего этого не было. Ладно?

Отец прижимается к твоим окровавленным губам.

Ты лежишь на спине на полу, и он думает, что победил. Но он не замечает свет в твоих глазах, застывшую там тайну. Ты еще не закончила бой.

Ты кусаешь его за губу, бьешь коленом ему в пах. Он ослабляет свою хватку, и ты сбрасываешь его с себя и пулей летишь к двери. Он следует за тобой по пятам, хватает тебя за ногу сильной рукой, и ты падаешь.

Ты отбиваешься от него ногами, вскакиваешь и наваливаешься на дверь. Скрипят половицы. Он снова делает выпад, но его рука лишь рассекает воздух.

Отец рычит и тяжело встает на ноги.

В этот момент ты переступаешь порог, и ослепительно яркое солнце освещает твое лицо.

Ты уходишь из дома, полного тайн, лжи и побоев.

Тут же на подъездной дороже за «Кадиллаком» появляются красно-синие мигалки и гудят сирены.

Отец,

тебя забирают полицейские. Мама больше не будет врать ради тебя. Да, ты разрушил наши жизни, но и твоя сгорит дотла вместе с ними. И для этого даже не понадобится твоя зажигалка.

Август,

через день мое тело кремировали. Мой прах лежит в белой урне. Он ослепительно белый. Рассыпчатый, яркий, новый – мама это знает.

Она подходит к твоему дому с коробкой, ставит ее на землю и стучит в дверь. У нее трещина на губе, синяк на щеке, но она держит спину ровно. Никто не отвечает, и она стучится снова.