— Если вы говорите о всех наших новых подходах…

— Ничего себе — подходы! Я-то знаю, как их следует называть! Не больница стала, а Бедлам[87]настоящий!

— Будьте так добры, пришлите медбрата с носилками!

Старшая и ухом не ведет.

— Конечно, вы думаете, что я всего-навсего старая дура, доктор, но позвольте мне вам сообщить кое-что еще. Я давно собираюсь поговорить с вами об этом. Эти стены. Их же не ототрешь! Грязь — отвратительная, липкая грязь скопилась в каждой складочке обивки! Они просто кишат септицемией![88]Это чудо, что нас еще не одолевают эпидемия за эпидемией!

— Посмотрю, не удастся ли мне организовать парочку — для вас лично, сестра!

Это уж слишком. Старшая гневно подается вперед:

— И придержите ваш сарказм для кого-нибудь другого, девушка! Через мои руки прошло больше так называемых молодых специалистов, больно много о себе понимавших, чем через ваши — тарелок с горячим супом! Ваше поколение считает, что вам все известно. Могу вам напомнить, что я имела дело с подобными случаями, когда вы еще пеленки пачкали.

— Сестра!..

Но дракона в юбке остановить невозможно.

— Половина пациентов в этом отделении — просто симулянты. Меньше всего им нужно, чтобы их по головке гладили недопеченные доктора, только-только со школьной скамьи…

— Сестра, я прекрасно понимаю, что у вас сейчас очень трудный период…

— Это никакого отношения к делу не имеет!

— Если вы сейчас же не прекратите, мне придется поговорить о вас с заведующей.

Это не помогает; сестра гордо выпрямляется:

— Миссис Тэтчер[89], чтоб вы знали, вполне разделяет мои взгляды. Как на дисциплину, так и на антисептику.

— Вы что, пытаетесь показать мне пример дисциплинированности?

— He вам говорить мне о дисциплинированности! Наше отделение катится в тартарары с тех самых пор, как вас к нам назначили!

— Полагаю, вы хотите сказать, что оно теперь только наполовину походит на тот концентрационный лагерь, каким было до моего появления?

Сразу же становится ясно, что эта с такой готовностью предпринятая атака ведет в ловушку. Старшая сестра направляет взор в пространство над головой доктора Дельфи и говорит с полной достоинства сдержанностью человека, готового всадить нож в спину ненавистного коллеги:

— Лучше концентрационный лагерь, чем эстрадный стриптиз.

— Что вы хотите этим сказать?

Сестра по-прежнему вонзает в дальнюю стену буравчики глаз.

— Не думайте, что мне не известно, что происходило в демонстрационном зале третьего дня.

— И что же там происходило?

— А то вы не знаете! Вся больница об этом гудит.

— Я не знаю.

— Мистер Лоуренс демонстрировал новый метод надреза при мастэктомии[90].

— Ну и что в этом такого?

— Говорят, он демонстрировал его при помощи хирургического мелка на вашей груди. Голой!

— Но он вряд ли сумел бы продемонстрировать свой метод на одетой груди! — Сестра издает носом звук, полный глубочайшего скепсиса. — Я просто случайно проходила мимо, когда он искал добровольца.

— На глазах у двадцати четырех студентов. И все — мужчины! Если меня правильно проинформировали.

— И что же?

Глаза сестры, вдруг вспыхнув — если только нечто тускло-серое может вспыхнуть, — встречаются с глазами врача.

— Говорят, что большинство наблюдавших, кажется, меньше всего изучали линию надреза.

Доктор Дельфи улыбается — очень тонкой улыбкой:

— Сестра, мне нужно пойти в аптеку, получить две тридцатимиллиграммовые таблетки дембутопразила. А вы, пока вы тут, может быть, все же сделаете и то, зачем я вас первоначально вызывала?

В бледно-зеленых глазах за стеклами очков зажигается злобный огонек.

— Увидим… доктор. Мы еще увидим. — И, сделав этот прощальный выстрел, обозленная сестра — «доктор» в ее устах прозвучало скорее как плевок, чем обращение, — уходит.

Доктор Дельфи несколько мгновений глядит ей вслед, затем быстрым движением упирает руки в бока и поворачивается к пациенту. Смотрит на лежащего без сознания мужчину. И следующее ее движение оказывается абсолютно не медицинским. Она отводит правую ступню далеко назад и резко пинает в бок простертое на полу тело, с такой силой и точностью, что вполне можно предположить — она столь же хороший футболист, как и боксер. Эффект этого «пинка жизни» сказывается незамедлительно. Майлз Грин сразу же садится, держась рукой за пострадавший бок; по виду его никак не скажешь, что он только что выплыл из обморока.

— Это было больно.

— Именно этого я и хотела. Что за гадкую подлянку ты мне подкинул!

— А я думал, она получилась забавной.

Доктор сердито грозит ему пальцем:

— Я вызывала сестру Кори.

На его лице появляется выражение абсолютной невинности, глаза полны удивления.

— Но я думал, старшая сестра — это твоя идея.

Доктор Дельфи мерит его пристальным взглядом; потом снова отводит ногу назад, и он получает новый, еще более сильный пинок. Однако на этот раз Майлзу удается парировать самый страшный удар:

— Ну, это был просто экспромт.

— Ничего подобного! Она была отделана до малейшей реплики! Ты все время держал ее наготове, точно камень за пазухой. В своей обычной… ты просто пытался уложить меня на обе лопатки.

— Но ты прекрасно справилась с этим.

Он улыбается, она — нет.

— Да к тому же — старшая сестра! Не думай, пожалуйста, что я не поняла, на что ты намекаешь!

— На что намекаю?

— Да на мою противную настоящую сестру!

— Всего лишь случайное совпадение.

— Да перестань же ты обращаться со мной, как с кретинкой какой-нибудь! Ее очки меня нисколько не обманули. Я эти бледно-зеленые рыбьи гляделки за милю узнаю! Не говоря уж об этой ее манере вести себя: я, мол, святее, чем ты, во сто раз, святее не бывает! Вечно вынюхивает, где тут грязь. Грязь — с ее точки зрения. Говорит, это ее святая обязанность. Моральный долг перед историей. Свинья похотливая!