их кота, зарывается лицом в длинную пятнистую шерсть. Он сбрасывает звонок, убирает телефон обратно.

– Как вы, Родион Родионович? – спрашиваю я.

– Нормально, – отвечает он. Наклоняется к водителю и просит прибавить звук радио. Только сейчас замечаю сопровождающий нас в погоне саундтрек. Рианна и Канье Вест All of the lights.

– Моя любимая песня, – он оживляется, как будто выспался за пару минут, что дремал у меня на плече, но не утратил пьяную весёлость.

– Да, хорошая, – отвечаю я.

– А ты клип видела?

– Нет. А есть клип?

– Да ты что! Шикарный!

Он снова достаёт телефон. Открывает «Ютьюб», набирает название песни и нажимает на первую ссылку. Двести тридцать шесть миллионов просмотров. Он лучится радостью, как ребёнок, впервые оказавшийся в парке развлечений на самом опасном аттракционе. Притихает, наклоняется ко мне, рука с телефоном между нами. Мы ныряем в экран. Фортепиано и скрипка. Чёрно-белая съёмка. Заснеженные дороги, мокрый асфальт. Голые чёрные деревья и серые панельные дома.

– Ты смотришь?

– Смотрю, – говорю я.

– Смотри, какая съёмка, вот сейчас начнётся.

Картинка вспыхивает яркими разноцветными вспышками. Мы сидим бок о бок, я прижимаюсь к нему, целую в щёку, потом ещё раз и ещё.

– Смотри, ты не смотришь!

– Смотрю. Ух ты, мы как О. Джей и Эл Коулингс! – я перекрикиваю поющую Рианну.

О. Джей был оправдан. Может, и нам удастся избежать наказания. Я набираю сообщение:

Карина, у нас с Родионом Родионовичем ничего не было.

Сразу же приходит ответ:

Дело не в тебе.

Ты здесь ни при чём, не бери в голову.

Я перевожу дыхание, даже расслабляюсь. По его лицу плывут отсветы придорожных огней. В это время дорога из центра свободна. Он открывает окно, высовывает руку и ловит капли дождя, тихим, но уверенным голосом подпевает. Клип прерывается входящим звонком. Он раздосадованно протягивает мне телефон, вверяя мне свою судьбу. Я сбрасываю звонок снова и снова с той лёгкостью, которой сопровождается привычное механическое действие. На минуту его телефон затихает, и я, убирая его в карман, достаю свой.

Он очень тяжёлый человек, удачи с учёбой у него, и будь осторожна, он опасен.

Карина, спасибо.

Я это говорю не из вредности, а потому что жила с ним 3 года.

Я понимаю. Надеюсь, у вас всё будет хорошо.

У меня всё точно будет хорошо.

Такси заезжает во двор дома, повёрнутого спиной к широкому, даже по ночам гудящему от потока машин проспекту через прореху в теле серого полотна – кирпичный свод арки. Звякает мой телефон. Уверенная, что это снова она – наблюдает за нами из окна, грозится выйти и прикончить меня на месте, – боюсь смотреть уведомление, но это всего лишь сняли деньги за поездку.

На кончике его носа блик от мягкого красного света приборной доски.

– О, приехали, – весело смеётся. – Поднимешься со мной?

– Нет-нет, не могу, Родион Родионович.

Он живёт на последнем, девятом этаже, но я не знаю, куда выходят окна его квартиры.

– Вдруг она смотрит.

– Ну и что. Поцелуй меня.

Я стесняюсь водителя, но поворачиваюсь к Профессору и целую его – осторожно, почтительно. Темнота салона обволакивает, скрадывает движения. Я облокачиваюсь одной рукой на его колено, вытягиваю шею. В последний момент, отрываясь от его губ, шутливо издаю громкий чмокающий звук, целую ещё раз с таким же звуком, делая паузу между поцелуями короче. Он довольно мычит:

– Пойдём со мной?

– Нельзя, Родион Родионович, – я уверена, что он спрашивает серьёзно, и сейчас начнёт злиться, что я ему возражаю, но, вопреки моим ожиданиям, не настаивает.

Он выходит из машины, наклоняется ко мне и говорит:

– Я люблю кормить вкусной едой. Хочешь, позавтракаем завтра?

– С удовольствием!

– Ладно. Я напишу, – он захлопывает дверь, обходит машину и, словно подвиснув в свете фар, пошатываясь, идёт к подъезду.

Я слежу за ним, пока он не скрывается за дверью. С облегчением вздыхаю и прошу водителя довезти меня до метро.

– До какого метро? – раздражённо спрашивает он.

– До ближайшего, – говорю я.

Водитель медленно разворачивается, въезжает в арку и погружается в движение на проспекте.

– Это кто? – спрашивает водитель.

Я опешиваю от такой бесцеремонности.

– Мой преподаватель.

Мой преподаватель! Профессор!

– Что преподаёт?

– Литературу, – отвечаю я, решая не вдаваться во всю сложность его преподавательского метода.

Водитель вздыхает.

Я прилипаю лбом к стеклу дверцы. Сейчас, сидя на заднем сиденье такси, я не верю своему счастью. Он сказал «позавтракаем завтра». Значит, он не сердится на меня, ведь прошлый вечер обернулся полным провалом. После такого я не надеялась на приглашение куда-либо, не надеялась даже, что он не выставит меня из мастерской. Я всерьёз думала, что уже наполовину отчислена, приду в Школу и меня с позором, на глазах у одногруппников, вызовут к директору. Я, конечно, доберусь домой и сладко усну, а о последствиях буду думать завтра. Стыдиться и укорять себя буду завтра. Машина останавливается.

– Метро там. Может, вас до дома довезти?

– Нет, спасибо.

Я не ожидала, что Профессор действительно завтра напишет. Была уверена, что наутро он не вспомнит ни про погоню, ни про обещанный завтрак, и никак не ожидала, что он напишет ещё до того, как я доберусь до дома. Я стою на платформе, ожидая последний поезд. В кармане вибрирует телефон. Я снова думаю, что это она.

Ты такая красотка.

О божечки, правда? – отвечаю.

Он отправляет смайлик с высунутым языком и зажмуренными глазами.

Думаю о тебе.

И я о вас, – пишу и стираю, снова набираю:

И я думаю о вас. Мастер.

В животе стучит сердце. Из туннеля стремительно проносится старый дребезжащий поезд.

Я гадаю, что он делал, когда писал мне. Где в это время была она? Я ожидала, что как только он войдёт в подъезд и поднимется на лифте на свой верхний этаж, тотчас же забудет обо мне – я исчезну, испарюсь из его памяти. А может, это она написала? Он пришёл, завалился на кровать и сразу уснул, а она вытащила его телефон, нашла нашу переписку и написала мне. Сейчас придёт сообщение что-то вроде «я убью тебя, сука малолетняя, если не отстанешь от него». Но ни он, ни она больше не пишут.

Я выхожу из метро. Дождь прекратился. Иду по мокрому асфальту к себе, в свою красную комнату над переулком вдоль короткого, освещённого вывесками кафе и баров, отрезка улицы, которая не успевает назваться Солянкой, как обрывается, поворачивает направо и вверх, становится Подколокольным переулком.

Вот злачные магазинчики, где продают алкоголь после одиннадцати вечера, стайками между ними разгуливают студенты, похожие на школьников, или наоборот –