Мужчины и женщины трудились бок о бок друг с другом, некоторые женщины были с детьми на спине. Работа продвигалась ритмично и по раз и навсегда заведенному порядку. В каждой группе насчитывалось по пятьдесят негров. Многие из них во время работы пели. Мастер Йооп не имел ничего против пения, лишь бы только хорошо работали.

Рабы находились на полях с восхода и до заката. Раз в три часа они получали немного сахарной воды, в которую иногда добавляли немного рома для бодрости. После этого они начинали болтать и шутить с бомбами, которые охотно им отвечали, но каждый раб твердо знал, где проходит граница дозволенного.

Том уже успел побывать в бараке, где жили рабы. Люди спали там, лежа рядами на нарах. Внутри пахло потом, мочой и полусгнившей свининой. В первый раз Том заглянул туда, надеясь узнать что-нибудь про Бибидо, а заодно посмотреть, как живут негры.

Второй раз он оказался там, чтобы проверить, почему один пожилой раб не вышел на утреннее построение.

– Тащи его сюда, Коллинз, – кричит надсмотрщик по имени Брюгген, самый грубый из всех. Остальные рабы уже стоят во дворе, готовые идти на поля.

Том подходит к существу, лежащему на лавке без признаков жизни.

– Ты должен идти во двор, – говорит ему Том. – Слышишь?

Но мужчина ничего не слышит, потому что он мертв. Он лежит на спине, широко раскрыв глаза и сжимая в руках четки, сделанные из круглых деревянных бусин.

Том стоит некоторое время, размышляя, потом выходит к Брюггену и сообщает ему плохую новость.

В то же мгновение от толпы рабов отделяется высокий крепкий мужчина. Ему никто не разрешал покинуть строй. Брюгген выпрямляется в седле и вопит:

– Ни с места, Кануно!

Но раб уже исчез в доме. И прежде чем бомбы успевают спешиться, Кануно уже стоит во дворе, держа мертвеца на руках. Он смотрит на Брюггена, который с угрожающим видом разматывает свою плеть.

Становится так тихо, что можно слышать, как пролетает муха.

Появляется мастер Йооп, привлеченный к баракам этой неестественной тишиной.

Не глядя ни на Кануно, ни на мертвеца, ни на Франца Брюггена, он отдает приказ вырыть могилу и идти работать.

Все работы на полях происходят по одному и тому же сценарию. Сначала рабы копают борозды, в каждую из них кладут куски стеблей сахарного тростника и забрасывают их землей. Когда растения начинают прорастать, землю пропалывают от сорняков, но уже после пяти прополок тростники вырастают настолько большими, что сами препятствуют появлению новых сорняков. За четыре месяца растения вымахивают до высоты человеческого роста и стоят плотнее, чем колосья. Закончив с одним участком поля, рабы переходят на следующий.

Том узнал, что в таком деле, как выращивание сахарного тростника, решающую роль играл дождь. Если случалась засуха, поле желтело, тростник засыхал. Тогда рабов посылали туда начинать все сначала. И наоборот, если лил дождь, растения перли вверх как на дрожжах. Шесть месяцев спустя растения начинали давать побеги, а через год поспевали настолько, что можно было собирать урожай. Но тут появлялась другая опасность. Крысы. Однако вред, причиняемый крысами, был ничто по сравнению с главной напастью – пожарами. Сухие листья растений могли вспыхнуть в секунду. Стоило упасть хоть одной искре, как огонь почти мгновенно охватывал всю плантацию. По этой причине несколько наиболее надежных рабов постоянно стояли в дозоре, держа наготове большие раковины, и начинали трубить в них, едва замечали на горизонте дым. Даже сам мастер Йооп, опасаясь пожара, никогда не брал на поле свою трубку.

Но как-то раз голландец сказал Тому:

– По правде говоря, причина пожаров кроется совсем в другом, курительные трубки здесь совершенно ни при чем. Плантации редко вспыхивают сами по себе. Чаще всего их поджигают. Удачно пойманный осколком бутылки солнечный луч – и вот уже все объято пламенем.

Голландец хитро улыбнулся.

– Мы здесь живем как на пороховом погребе, Коллинз. Поэтому следует всегда быть начеку и держать глаза открытыми. Ведь эти черные только и думают о том, чтобы поджечь нас, а самим сбежать. И когда наступает ночь, Кануно и его прихвостни в бараке не спят, а говорят именно об этом. Откуда я знаю? Я вижу это по его глазам. Поэтому пока мы просто выжидаем. Он и я. Тебе страшно, Том?

– Нет, мастер Йооп, – отвечает Том, – мне не страшно.

Управляющий уже не улыбается, его лицо становится серьезным.

– А должно бы, – еле слышно произносит он.

Когда настало время уборки урожая, Тома отправили на поле вместе с надсмотрщиком Францем Брюггеном и женщинами, выбранными специально для этой работы. Они взяли с собой ослов, которые должны были волочь тростник домой, и негритенка-погонщика. Каждый из тех, кто занимался срезкой стеблей, получил так называемый сахарный нож; рабам-мужчинам редко доверяли это орудие.

Том ехал верхом бок о бок с маленьким широкоплечим Брюггеном, который, чуть что, сразу пускал в ход свою плетку, поэтому рабы ненавидели его больше всех остальных надсмотрщиков. Лицо Брюггена казалось прокопченным из-за черной растительности, которая густо покрывала его щеки и шею. Нос был плоским; крохотные, глубоко посаженные глазки заплыли и казались двумя щелками – результат недосыпа и злоупотребления ромом. В ухе бомбы поблескивало золотое колечко. Это кольцо имело свою особую историю, и надсмотрщик охотно делился ею с каждым, кто был готов слушать. Дело в том, что Брюгген однажды поймал трех негров-поджигателей и расправился с ними на месте. Полученное в качестве награды золото он расплавил и сделал из него себе амулет – серьгу в ухо. Когда среди рабов начинались волнения, Франц Брюгген трогал себя за ухо, чтобы напомнить непокорным неграм об этой истории.

С Томом надсмотрщик обращался как с собакой. То ли потому, что плохо к нему относился, то ли потому, что Том жил в собачьей будке. Так или иначе, но однажды вечером, когда восемь надсмотрщиков пили ром, пуская бутылку по кругу, мастер Йооп позвал Тома.

Том только что закончил чистить лошадь и убирать навоз. Услышав, что его зовут, он нехотя поплелся туда, где жили бомбы.

– Брюгген хочет тебя о чем-то спросить.

Йооп развалился в своем кресле-качалке, специально вытащенном ради такого случая на улицу.

Франц Брюгген сидел на земле, привалившись спиной к бочке с питьевой водой. В руках он держал бутылку рома и чему-то ухмылялся.

Другие бомбы выжидающе смотрели на него.

– Черт возьми, Коллинз, – воскликнул Брюгген, едва завидев Тома, – иди сюда! Помоги прояснить нам пару моментов, которые всех нас очень интересуют. Вот скажи, это твоя мать была ирландской дворнягой или твой отец? Я тут подумал, что такой щенок, как ты, с радостью поможет таким невеждам, как мы, установить твою родословную.

Никто не засмеялся, кроме самого Брюггена, зато он от злорадства чуть слюной не поперхнулся.