Из всех стереотипов, которые преследуют русских за границей, мне больше всего нравится тот, что мы сорим нефтедолларами. С экономической точки зрения он, может, и не слишком выгоден (даже на турецких базарах торг упирается в «Да брось, у вас, русских, не убудет!»), но все же приятнее, чем уверенность иностранцев в том, что мы извели осетра на черную икру или что русские девушки доступны во многом потому, что всем напиткам предпочитают водку. Наверно, спасибо за этот драгоценный вклад в образ русского туриста нужно сказать горнолыжникам, завладевшим Куршевелем, и лично Роману Аркадьевичу, думала я, пока не пригласила маму посмотреть, как мы живем в Париже.

Перед приездом мама наменяла достаточно валюты на десять дней безбедной жизни. Поскольку сумму она меняла большую, и купюры ей выдали «большие» — например, банкноту номиналом пятьсот евро. В первый же вечер мы отправились в супермаркет «Монопри» затовариться для торжественного ужина, который мама собиралась приготовить по случаю собственного приезда. Потрясенная ассортиментом помытых-почищенных-порезанных салатных смесей с прилагающейся заправкой, готовых суповых наборов и мясных полуфабрикатов, она бродила с тележкой по рядам продуктового отдела и приговаривала:

— А когда ж готовить-то тут, раз все уже готово?..

— Так вот, мам, и не надо готовить! — радостно подхватила я. — Представляешь, как здорово: вскрыл вакуумную упаковку, высыпал в миску, добавил соус из порционного пакетика — и «Цезарь» готов! Вскрыл, высыпал, поставил в микроволновку — и вуаля, тушеные овощи. Вскрыл, выложил на сковородку, зажег конфорку — вот тебе и венский шницель. Ужин за двадцать минут!

— Нет, не по мне все эти наборы «Сделай сам»… Мне бы вот курицу, простую, целую, в коже, — пояснила мама, мечтательно растопырив пальцы, — да сухарей белых, я вам такой ужин сделаю, сразу домой захочется!

Увы, «курица простая, целая, в коже» больше не водится на полках европейских супермаркетов; там теперь живут ее облагороженные производные — нежнейшие филе, розовые ножки, остренькие крылышки до того аппетитного вида, что хочется съесть их сырыми.

Мы все-таки наполнили тележку заморскими разносолами и пристроились в очередь к кассе. Неулыбчивая девушка пробила наш заказ, состоящий большей частью из сыра и вина, и на экране высветилась сумма 53,58. Вот тут-то и настал час блеснуть нашими нефтедолларами или, точнее, газоевро. Мама, недолго думая, протянула кассирше пятисотенную купюру… По очереди прокатился испуганный: «Ох!» Кассирша непроизвольно открыла рот и отдернула протянутую было руку. Соседние очереди обернулись на нас, а вторая кассирша надела очки и подалась вперед, чтобы получше нас рассмотреть.

Тут нужно сказать, что в цивилизованной Европе наличные деньги, как и «курицы простые, целые, в коже», почти перевелись, уступив в эволюционной борьбе банковским карточкам. Кэш теперь нужен только затем, чтобы оставить чаевые или подать нищему у Лувра (хотя недалек тот час, когда нищие обзаведутся машинками для считывания кредиток). Во всех остальных случаях — в супермаркете, ресторане, кино или прачечной — в ход идет разноцветный пластик. Рядовые граждане не держат в своих кошельках купюры достоинством больше пятидесяти евро, а шанс подержать в руках купюру в пятьсот евро выпадает редкому банковскому служащему.

Иными словами, эффект был примерно такой, как если бы на кассе отечественного магазина мама попыталась рассчитаться дореволюционными банкнотами размером с альбомный лист.

— Но-но-но! — Кассирша опомнилась и загородилась от протянутой купюры крестом из поднятых рук. Выражение ее лица было неумолимо, в нем даже проскальзывало некое оскорбленное благородство, как, наверно, бывает у честных чиновников, когда им предлагают взятку.

Я оттеснила удивленную маму от кассы и быстро сунула кассирше шестьдесят евро комбинацией 20+20+10+10. Это ничуть не смягчило ее сердце: она громко клацала кассовым ящичком, выдавая сдачу, бубнила себе под нос какие-то французские грубости (которые, правда, звучали стихами) и, пока мы, пристыженные, волокли пакеты к выходу, громко пересказывала инцидент охраннику через весь торговый зал.

По дороге домой я объяснила маме ситуацию с наличными. Она была потрясена и оставшиеся до отъезда дни часто ни с того ни с сего восклицала: «Дикий народ!» Иногда ей достаточно было произнести эту присказку под нос, а иногда нужно было подтверждение — тогда она дергала меня за рукав и заглядывала в глаза со словами: «Ну дикий же народ ведь?» — «Да, мама, дикий, — покорно соглашалась я. — Ты бы еще видела, как Гийоша замораживает хлеб».

* * *

Через пару дней мы арендовали машину: маме непременно хотелось использовать истекающие через неделю водительские права, чтобы пошоферить на гладких, как зеркало, европейских шоссе. Путь наш лежал в долину Луары, знаменитую россыпью замков. Мамиными стараниями дорога выдалась долгая и неспокойная, и мы решили отложить осмотр достопримечательностей на следующий день, а ночь провести в тихой деревенской гостинице.

Утром, не желая терять драгоценные минуты, мы погрузились в машину, приняв соломоново решение позавтракать в пути. И за вторым же поворотом наткнулись на очаровательную булочную-кондитерскую в окружении свободных парковочных мест, одно из которых мы немедленно заняли. За одни только эти булочные во Францию можно влюбиться раз и навсегда! Мы разинув рты встали напротив витрины с эклерами, тарталетками, кексами, маффинами, кишами и безе. Немое восхищение сменилось оживленной дискуссией, потому что корзинки с малиной были неотразимы, как, впрочем, и торт с мирабелью, а место в желудке ограничено. Даже обычно решительная и равнодушная к сладостям мама не могла выбрать между миндально-творожным тортом и слоеным паем с начинкой из лимонного конфитюра. Во внезапно повисшей паузе мы услышали, как сзади кто-то громко сглотнул: за нами выстроилась очередь капающих слюной местных жителей, которые тоже хотели побаловаться сдобой солнечным субботним утром. Селяне были необычайно, по-пейзански терпеливы, если учесть аппетитный вид натюрморта за стеклом. Нам стало стыдно, и мы быстро определились. Продавщица собрала сладости в картонную коробку и протянула чек на 9,75 евро. И тут мама, которая шумно настаивала на том, чтобы накормить нас завтраком, порылась в кошельке и — о нет, конечно, не специально, а по недосмотру, ведь десять евро красного цвета, — стала вытягивать из купюр пурпурно-фиолетовые пятьсот евро. Мы с Гийомом заметили это почти одновременно и на разных языках зашептали: «Нет-нет, не надо, только не ее!» Но было уже поздно.

С лица продавщицы сползла дежурная улыбка, по очереди прокатился вздох, седая как лунь старушка прижала к груди багет и одними губами произнесла: «Mon Dieu!»[19], а мужчина, стоявший в конце выходящей на улицу очереди, довольно бесцеремонно присвистнул.

— Ой, простите, это не то. — Мама стала запихивать злополучную купюру в недра бумажника, сминая непокорные края с перфорацией. — Подождите-подождите… вот это вам! — И она радостно протянула продавщице десять евро.