— Как я могу тебе сказать, будем ли мы вместе! Разве я оракул?! Пока мы вместе, но как долго это протянется, предсказать не берусь. Может быть, месяц, может, двадцать лет, а может, разбежимся через минуту…

Ну давай же, чего резину тянуть! Скажи, что ты не готов к такой ответственности, — и останемся друзьями. Эту историю давно пора закончить, и это именно тот финал, который мне нужен. Я остаюсь одна с ребенком, в котором угадываются те черты, на которые я не могла наглядеться все эти долгие-предолгие месяцы. Я исполняю социальный долг материнства и готова к поискам личного счастья. Великолепный жизненный сценарий.

— Тогда, на руинах аббатства у моих родителей? — спросил он вдруг. Я угукнула. Да, это было в тот красивый день, когда мы в промежутке между трехчасовым обедом и трехчасовым ужином вскарабкались на гору, возвышающуюся над провансальским поселком с поэтическим названием Флассан-на-Иссоли, чтобы осмотреть развалины монастыря семнадцатого века. Ни в древности этих руин, ни, собственно, в их предназначении его родители не были уверены, но одно было точно: в своем непрезентабельном настоящем они послужили идеальной декорацией для незапланированного, но желанного зачатия.

— Так надо думать о свадьбе? — неуверенно начал он и сам испугался сказанного.

— Господи, ну о какой свадьбе! Мы же не заговаривали ни о чем таком до сегодняшнего дня, так почему же теперь все вдруг должно измениться? Нет, я не хочу выходить замуж по залету! И потом, ты представляешь себя в роли мужа?!

— Не очень… Но я еще меньше представляю себя в роли отца и тем не менее стану им через несколько месяцев.

— Не хочешь — не становись, я же сказала, что не в претензии, — резко ответила я.

— Это мой ребенок, а я его отец. И если ты решишь его родить, я не хочу быть незнакомым дядей.

— Как знаешь, — сказала я, чувствуя, что трубка совсем скользкая от слез. Похоже, я плакала едва ли не с начала разговора — мокрыми были ладони, шея, ворот больничной сорочки.

— Ну… Ну, извини, что я так. Просто моя бывшая девушка один раз так меня разыграла: сказала, что беременна, чтобы проверить мои чувства.

— Дура она была, твоя бывшая! — огрызнулась я, злясь больше на слезы, которые не желали останавливаться. — И как ты себя повел?

— Примерно так же, как сейчас: спросил о наших дальнейших планах, предложил пожениться — а она рассмеялась и сказала, что я прошел проверку на прочность.

— То есть тебе не важно, на ком жениться? — снова начала заводиться я. Гормоны? Уже?

— Мне важно! — почти крикнул Гийом. — Господи, я стараюсь поступать как надо, а получается черт-те что…

— В том-то и дело! — крикнула я в свою очередь, забыв про акустику старого больничного здания и про сестру, спящую на вахте. — Мне порой кажется, что после того раза в Москве, когда я сказала, что ты не знаешь, что такое любовь, ты взял на себя труд прочитать какую-то книгу про межличностные отношения, типа «Чего хотят женщины». И с тех пор ты действуешь согласно прочитанному, чтобы уж наверняка. Ты пишешь нежные эсэмэски, порой даже в стихах, ты называешь меня дурацкими ласковыми словами и все время говоришь о нашем будущем. Но я совершенно не чувствую, что ты на самом деле чувствуешь. Ты как машина, запрограммированная на отношения: последовательно выполняешь пункты плана, но эти действия чисто механические.

На том конце провода повисло молчание. Пожалуй, чтобы забить крышку этого гроба, много гвоздей не понадобится. Тем лучше: отношения себя изжили, все в них идет не так, как надо, и этот арочный коридор, пахнущий камфорой и хлоркой, идеально подходит для того, чтобы ампутировать наконец этот рудимент. Мне бы только немножко решимости, а то скальпель дрожит в руках…

Резать, резать к чертовой матери! Так я спасу и его, и себя. Себя — потому что Гийом совсем не тот, кто подарит мне чувство надежности и вдохновения одновременно. Его — потому что я не знаю человека, менее готового к роли отца. Его друзья живут третий десяток в свое удовольствие, меняя Австралию на Малайзию, теннисную ракетку на кайт. В глазах русского человека, изрядно потрепанного жизнью к двадцати шести годам, они все немножко дети, веселые, беззаботные, смотрящие в будущее широко раскрытыми глазами. Разве я имею право взвалить на него взрослую жизнь вот так, без спроса?

Теперь я уже не думала об этой беременности как о случайной. Нет, это была четко спланированная акция, я тайно хотела именно этого, я бессознательно, но выверенным маршрутом подводила нас к этой сцене. Ночь. Больничный коридор. Нестабильный гормональный фон. Непосредственные первые реакции. Сейчас или никогда.

Кто-то тронул меня за плечо.

— Пожалей ребенка, раз уж себя не жалко, — холодно сказала дежурная сестра, подавая мне стакан, пахнущий валерьянкой. И вдруг добавила мягче: — Не стоит этот подлец таких слез.

Она всего лишь тронула меня за плечо, а показалось, дала отрезвляющую пощечину. На этой банкетке девушки, как правило, рыдают оттого, что их парни требуют сделать аборт или просто обрывают отношения при известии о беременности. Я же рыдала потому, что мой парень, вопреки всем умозаключениям, не желал избавлять меня от себя так просто. Он хотел быть хорошим, и из-за этого я становилась плохой, и это меня злило. Я хотела, мечтала, чтобы он повел себя как трус, даже не как трус, а как нормальный европейский парень, в двадцать восемь лет узнавший, что его девушка залетела: «У нас же нет ни квартиры, ни страховки! Дорогая, это очень неподходящий момент!»

А он вел себя как надо. Не как бывает в кино, когда он при известии о беременности подхватывает ее на руки и изображает зашкаливающее счастье, а как надо: словно генерал, понимающий, что его армия разгромлена, но решивший оставаться на поле брани до последнего.

И я сдалась. Смалодушничала. В конце концов, слишком много изменений для одного дня. Разрыв отношений вполне может подождать денек-другой. Зачем катализировать эмоции, когда я и так накачана гормонами?! Конечно, это же все уколы! Как я могу нести ответственность за свои слова и действия, если моя кровь бурлит от искусственно подсаженного эстрогена? Может, мне только кажется, что я давно хотела с ним расстаться? Может, завтра я буду кусать локти от досады за сказанное сейчас? Я уже ни в чем не была уверена.

А он все молчал.

— Мне пора, дежурная сестра грозит отнять телефон, — соврала я, потому что веки вдруг стали предательски слипаться, будто на каждое поставили тазик со свинцом.

Молчание.

— Эй, алё! Ты вообще там?

— Там. — Пауза. — Спокойной ночи. Я вернулась в палату, улеглась на жесткую койку и, не успев подумать, какая я несчастная, провалилась в сон.

Утром, кроме восковой пломбы от расплавившейся в простынях свечки, я нашла на мобильном семь сообщений от Гийома: он расписывал нашу прекрасную будущую жизнь втроем и предлагал имена, созвучные с его фамилией.

Лето — прекрасное время для первых месяцев беременности. Можно наслаждаться радостями жизни, которые дарит короткая в наших широтах теплая пора: кататься на велосипеде, купаться в реке, загорать на газоне городского парка в легком сарафане. И главное, можно за считаные минуты удовлетворить самый вычурный гастрономический каприз — наесться до отвала хоть клубники, хоть сырой земли. Даже обидно, что мне ничего этакого не хотелось. Только спать, причем именно с полпятого до пяти вечера. В эти тридцать минут клавиатура казалась мне мягчайшей подушкой, и не было никаких сил сопротивляться соблазну: я продолжала во сне думать про дорогие отели на другом полушарии, где никогда не бывала и в ближайшие годы теперь уже вряд ли побываю.