Та, немного отступив от прилавка, взяла деньги и не глядя дала сдачу. Вряд ли она поняла, что произнесла мама, но она поняла главное: мы — русские. Мы платим в булочной купюрой, номинал которой равен трети ее месячного жалованья. Надо ли говорить, что отъезд нашего невзрачного арендованного «фольксвагена» провожали такими же взглядами, какими когда-то — старт «Востока» с Гагариным на борту.

* * *

Мама думала, что деревенские дорожки с их неожиданными поворотами, медлительными старушками и детьми, выпрыгивающими на проезжую часть из ниоткуда, самое сложное испытание для городского водителя. Поэтому она с облегчением вздохнула, когда вырулила на платную автостраду шириной в шесть полос, надежно отгороженную от всех возможных детей и старушек полутораметровым стальным забором. Мама пристроилась в крайнем правом ряду и поехала с приличной для благоразумной дамы с двадцатилетним, пусть и заочным, стажем вождения скоростью шестьдесят километров в час.

— Алена, мы чего-то ждем? — поинтересовался Гийом на втором километре этой автопрогулки.

Мама непонимающе глянула на него в зеркало заднего вида.

— В смысле, почему мы ползем, как улитки, по шоссе, где минимальная скорость — сто километров в час? — объяснил Гийом.

— Мы не ползем — мы не лихачим, — отбрила его мама.

— Но дело в том, что скоростные шоссе для того и построены, чтобы по ним ездить быстро, — мягко продолжал он.

— Юноша, я двадцать лет за рулем.

— Но, видимо, за это время вам не попадались скоростные дороги, — парировал он.

— Правый ряд существует для того, кто не торопится.

— Только не на автотрассах. Здесь «не торопиться» строго запрещено.

— Ты хочешь, чтобы я разогналась до сотни? С беременной дочерью на заднем сиденье? — зловеще уточнила мама, положив ладонь на рычаг передач.

Гийом мгновение раздумывал, действительно ли он такое чудовище или это ему внушили, и утвердительно кивнул. Мама скрипнула зубами, послала мне взгляд, означающий «Я тебе говорила, чтобы ты держалась от него подальше!», и начала бочком перестраиваться в левый ряд.

— Осторожно, грузовик! — заорал Гийом, и мама едва успела дернуть руль вправо, как мимо нас с грохотом пролетел металлический кузов на колесах размером с двухэтажный особняк.

— А-а-а, что ты орешь! — заорала мама, вцепившись в руль так, что костяшки пальцев побелели.

— Мы могли умереть!

— Мы точно умрем, если ты будешь кричать мне под руку! Ты что, не знаешь, что нельзя нервировать водителя?! — орала мама в лобовое стекло.

— Вы что, не знаете, что нельзя перестраиваться из ряда в ряд на черепашьей скорости!

— Все, останавливаемся, и ты садишься за руль, раз такой умный!

И мама решительно нажала на тормоза.

— Только не это! — воскликнул Гийом в ужасе. — Приблизительное время жизни остановившегося на обочине — две с половиной минуты.

— Господи, какой же ты паникер! Нам не потребуется двух минут, чтобы поменяться местами.

— Я сказал — приблизительное. Нет-нет, останавливаться нельзя, это первое, чему учат на курсах вождения после того, что пешеход всегда прав.

— Бред какой-то. А если кто-то захочет пописать? Вот Даша, например. Доча, ты не хочешь писать?

Я испуганно помотала головой.

— Пока не хочет, а ну как захочет! У беременных это часто бывает.

— На этот случай придуманы станции придорожного обслуживания. Вот как раз одна такая в трехстах метрах. Так что если кто-то хочет писать, — Гийом повысил голос, — или поменяться местами, то это самое время и место.

* * *

Мы чудом добрались до Парижа живыми. Во избежание неурядиц мы решили разоружить маму — отобрали у нее истекшие права и опасную купюру в пятьсот евро, пообещав ее разменять. Мне пришлось приютить ее во внутреннем кармане джинсов, потому что Гийом боялся носить ее в кошельке и требовал избавиться от нее как можно скорее. Подходящий случай представился, когда надо было покупать билеты на поезд в Прованс — это был первый и единственный раз, когда мы радовались, что железнодорожные билеты во Франции дорогие и за них не грех расплатиться крупной купюрой. Выпив бургундского для храбрости, мы обратились в информационный офис на Аустерлицком вокзале, занимающийся выпиской билетов на сложносочиненные маршруты, которые нельзя выбить в автоматическом терминале.

— Три билета до Экса, пожалуйста, — сказал Гийом улыбающемуся юноше за информационной стойкой.

Юноша перестал улыбаться и укоризненно продекламировал:

— Мсье, билеты можно купить через автоматический терминал, мы здесь лишь для того, чтобы давать информацию по маршрутам и разрешать нестандартные ситуации.

— У нас как раз такая ситуация, — понизив голос, сообщил Гийом и положил перед ним пятьсот евро.

— Оба-на! — С юноши в момент слетело все чиновничье высокомерие, а уши от удивления непроизвольно отъехали к затылку. — Она что, настоящая?!

— Ага.

— Черт, я такую в жизни не видел, не то что в руках не держал! Откуда она у вас?

— Она, — Гийом скосил глаза в мою сторону, — из России.

— А-а-а… — протянул парень, смерив меня взглядом. — Тогда понятно. Что… — он сглотнул, — что вы с ЭТИМ хотите сделать?

— Разменять. — Гийом смотрел ему в глаза, как дон Карлеоне, отдающий вассалу приказ взорвать неугодную пиццерию.

— Ага, конечно, разменять… Мать моя женщина! А можно я ребятам покажу? Обещаю, трогать никому не дам!

Гийом милостиво кивнул. Парень подхватил купюру за края двумя пальцами и на вытянутых руках, как выстиранную простынку, понес в кулуары. Через полминуты любопытные коллеги стали высовывать головы в дверной проем и рыскать глазами по нетерпеливой очереди. Гийом отступил на полшага и предательски показывал на меня пальцем.

Парень, сияя идиотской улыбкой, вынес купюру обратно:

— Спасибо! Теперь меня будут звать «Чувак, державший в руках пятьсот евро»! — Тут улыбка сползла с его лица, и там вновь появилось непроницаемое чиновничье безразличие. — Но разменять ее мы не можем. У нас нет ультрафиолетового аппарата, чтобы проверить ее подлинность.

— Значит, вы сами не верите, что держали в руках пятьсот евро? — попытался Гийом воздействовать на его эго.

— Я — верю. Но проверить не могу. Но если вас утешит, я всегда буду помнить о ней как о настоящей! — пылко заверил он. — Привет России!

Очередь почтительно расступилась, пропуская нас к выходу.

Маме я выдала пять сотенных банкнот из личных запасов, а неразменные пятьсот евро попросила ее положить мне в Москве на карточку. В районном филиале банка при виде этой купюры в руках скромного вида женщины, экипированной яйценоской и пакетом с овощами, никто не охнул и не пал ниц. Думаю, многие соотечественники удивились бы, узнав, что дензнаков достоинством в тысячу и более евро просто не существует в природе. Хотя их бы стоило напечатать специально для расчетов на территории РФ.