Пипа знала, что до барьера еще ого-го как далеко, поэтому не волновалась. К тому же приборы лодки подавали звенящие сигналы при приближении к недопустимой зоне. Ау специально установил их еще в прошлом году.

Пипа беззаботно разлеглась на солнышке, заняв два сиденья и вытянув ноги так, что стопы торчали за правым бортом наподобие орудийных стволов. Поправила на носу солнцезащитные очки (вот они и пригодились в очередной раз, а Жизка ей все: «Не открывай их, лучше ресницы нарасти!»)…

– Красота!

На солнце было жарко, но после ста дней взаперти… Балкон – он, конечно, балкон, и Пипа на нем даже немножко загорала – на том пятачке, куда попадало солнце. Но море – это совсем другое!

Спустя некоторое время раздался слабый звон. Пипа недовольно зашевелилась. Спина приклеилась к покрытиям сидений, отлипать от них не хотелось. Звон стал настойчивее.

Заработать предупредительный штрафной очк хотелось меньше, чем отклеиваться, поэтому Пипа все-таки поднялась. Похоже, приплыли.

Да, точно, приплыли. Прибор показывал: до границы осталось менее пятидесяти метров. Пипа Мумуш бросилась разворачивать лодку и сворачивать парус. Затормозить удалось в двадцати метрах.

– Успела! – обрадовалась Пипа. – Фух, ну и жарища! Кажется, пора окунуться.

Она бросила за борт якорь-стабилизатор (он был не ручной, автоматический, всех забот – нажать пару кнопок), сняла солнечные очки и плюхнулась «бомбочкой» в воду, подняв целый фонтан брызг. За долгие годы жизни в Фтопке Пипа научилась отлично плавать и довольно хорошо нырять, а вот красиво прыгать нет. Вышки для прыжков в воду в Желтом Доме не было.

Пипа схватилась за цепь якоря-стабилизатора и, перебирая по ее звеньям руками, опустилась пониже. Интересно, глубоко ли тут? В прошлом году она научилась опускаться с помощью этой цепи довольно глубоко, метров на десять. Фыц ее тогда предупредил, что глубже нельзя, потому что потом выныривать – ушам больно. А Ау заявил, что это враки, что он намного глубже опускался, метров на двадцать – и ничего.

«Надо проверить! – решила Пипа. – Что мне эти двадцать метров, со мной и не такое бывало!» В этот момент сознание Пипы, опьяненное неосознанной памятью частичек ангела Старка, было абсолютно уверено в том, что с ней (хозяйкой этого самого сознания) точно бывало разное, крутое, очень крутое, и радостное, и печальное, и обнадеживающее, и неисправимое. И что опуститься ниже, и еще ниже, и еще, и еще – вообще ерунда, да хоть до самого дна, да хоть в бездну!

…Пипу вышвырнуло на поверхность, как пробку из шампанского. В глазах было темно. Уши, кажется, вообще взорвало. Голова чудом не треснула пополам. «Жива!» – поняла Пипа.

Первой отступила темнота. Небо казалось багрово-фиолетовым, силуэт лодки – серо-черным. Пипа, все еще не слыша ни плеска волн, ни поскрипывания креплений стабилизатора, сделала несколько гребков к корме, дотянулась заледеневшими руками до поручней, нащупала ступней металлическую планку-приступочку. Ее трясло от холода и ужаса. Фыц оказался прав, а Ау – врун! Вдруг она теперь навсегда останется глухой?

Звуки вернулись. Сперва гулкие и нечеткие. А потом, когда небо перекрасилось в синий, они стали обычными. С ушами, правда, по-прежнему было что-то не то, а тряска и озноб сменились ощущением духоты и капельками пота на успевшем высохнуть лбу.

– Ну я и идиот! – прошептала Пипа. – Я же теперь девочка. То есть не теперь, а вообще – девочка, девушка. Соображать надо, что делаю!

Отлежавшись в тени и слопав большое яблоко, Пипа решила возвращаться домой. Если, конечно, Желтый Дом можно было назвать домом, а не комфортабельной тюрьмой с очень жесткими и довольно странными правилами. Она начала разворачивать парус, но споткнулась, задев ногой ящик, стоящий под одним из сидений, и полетела «носом вперед», как любил говорить Ау. Чуть губу не разбила, чуть руку не вывихнула.

– Да чтоб тебя! – В сердцах Пипа двинула ногой злополучный ящик и выругалась.

И расстроилась: ну вот, не успела выйти на свободу, как заработала новый штрафной очк. Нецензурно ругаться в Фтопке категорически запрещено. Правда, Пипа не почувствовала удара, но предупредительные бывают слабенькие, а у нее сейчас и так все болело. Уши, голова, нога, мизинец на руке (спасая лицо, она сильно ушиблась мизинцем).

– Откуда тут эта… – Пипа чуть было не добавила еще одно крепкое словечко, но вовремя осеклась, вспомнив, что может получить еще десяток штрафных.

Она выдвинула ящик. При ближайшем рассмотрении он оказался металлическим кейсом-чемоданчиком, в подобных штуках в мастерских хранят всякие инструменты и заготовки. Открыла крышку. Да, тут действительно лежали разные пассатижи, молотки, мотки проволоки, катушки ниток и бечевок и прочая ерунда в таком же духе. Ничего интересного. Впрочем, нет, что это? Пипа смело извлекла из-под бечевок с проволоками большой черный бинокль. Смело – потому что все, необходимое для работы, в Фтопке не нужно было открывать, тратя драгоценные заработанные дни. Запреты касались только развлечений, новой одежды или новых блюд. А инструменты, учебники и всякое такое – бери не хочу.

Пипа поднесла бинокль к глазам и покрутила колесико, подстраивая фокус. Морская гладь зарябила в окулярах, заполнила все синевой. Ничего интересного. Но если приблизить берег… О! На берегу Ау и Жизка! Гоняются друг за другом. «Интересно, они опять будут целоваться?» – подумала Пипа, устраиваясь поудобнее.

Этот момент и зафиксировал один из дежурных ангелов, ненадолго перешедший в сверхтонкое состояние.

Некоторое время Пипа Мумуш внимательно следила за своими друзьями. Но они ничего интересного не делали: плескались в море, бегали по песку, затем упали у самой кромки воды и стали о чем-то разговаривать. Оптика в бинокле была отличная, а увеличение большое. Были отчетливо видны даже бретельки купальника Жизы, даже бусинки в ее кудряшках – прическу она за сто дней изола не сменила.

Убедившись в том, что эти обалдуи не собираются опять целоваться или заниматься чем похуже (Пипа имела некоторое представление о сексе, поскольку в курсе элементарной анатомии, который она уже прошла, этой теме были посвящены аж три главы), она зевнула и принялась изучать берег и верхние этажи Желтого Дома. Однако Дом был виден плохо, все-таки он находился слишком далеко, а на берегу ничего интересного не было: с одной стороны бетонный забор, забирающийся глубоко в море и поросший зеленью, и с другой стороны – такой же забор, разве что зелени чуть поменьше, и бетон проглядывает чаще. Бетон огораживал доступную территорию. По ту сторону бетона – чужая зона. Пипа, да и все остальные пятнадцатилетки знали, что за тем забором, который зарос полностью, жизни нет. То есть нет людей, других фтопленников или там, например, ангелов. Только лес, полянки и всякое такое. А вот за менее заросшим забором, вдали, находился еще один Дом. Его крыша (красная) была видна с крыши Желтого Дома в хорошую погоду. О тех, кто проживает в Красном Доме (иногда его еще называли Кривым Домом), ходили самые невероятные слухи. Например, поговаривали, что там держат фтопленников, которым всем и навсегда ровно десять лет и ни днем больше. За эти четыре года, в которые у Пипы был выход к морю, она раза три видела в море, далеко-далеко, ребят из Красного Дома. Один раз удалось разглядеть полосатый парус. В другой раз – две лодки без парусов, но с гребцами. Фыц и Ау их тоже разглядели, а Жизель пока поднялась, пока всех растолкала – не увидела, гребцы скрылись в дымке. Кто знает, малышня в тех лодках сидела или кто? Ну, а третий раз получилась везуха, тогда не только Пипа, но многие увидели летуна. Да-да, в воздухе, довольно высоко, под такой треугольной штуковиной летел человечек, и летел он вроде как с крыши Красного Дома, и прямо в их сторону! Правда, так и не долетел, вдруг рухнул в лес, до берега недотянул. Этот случай потом все кому не лень обсуждали.