А так как художники эти работали примерно в одно время, использовали практически одинаковые краски и холсты, то такую подделку распознать очень трудно, зачастую это возможно осуществить только путем сложного химического анализа.

Я подавляю вздох и вспоминаю Свету Чиж.

Осматривая какое-нибудь полотно, она, напротив, вела себя шумно, в отличие от меня. Громко вздыхала и резко выдыхала сквозь зубы, сдвигала брови, громко топая, приближалась к картине и с таким же топотом отходила назад, чтобы лучше оценить объект.

Я цепляюсь за Светкин образ поведения, чтобы выдержать это испытание до конца и пройти свою Голгофу достойно. Пермяк, маячивший в конце зала, – это моя спасительная гавань, до которой я вскоре и добираюсь.

Он смотрит на меня. Я – на него. Он отводит глаза первым.

– Все осмотрели?

– Все.

– И каков ваш вывод?

– Ничего подозрительного, на первый взгляд, нет. Я еще раз посмотрю свои записи… И тогда скажу вам.

Он смотрит на меня. Прощупывая? Анализируя?

– Я свободна? – выдыхаю я.

– На сегодня – да.

На негнущихся ногах я добираюсь до своей комнаты. Я иду нормальным шагом, хотя мне кажется, что я ползу по-пластунски из последних сил по длинному нескончаемому коридору, опираясь на локти, как по минному полю.

В комнате я наконец шумно выдыхаю и бросаю свой блокнот на кровать. Я не знаю, что делать. Звонить Паше? Конечно, лучше позвонить ему из города, но не покажется ли кому-то странным, если я сразу после осмотра соберусь пойти в город? На месте Пермяка я бы сочла это подозрительным, и не сомневаюсь, что он так и расценит мою попытку выскользнуть за пределы виллы, едва осмотрев коллекцию. Но и долго ждать я не смогу, иначе просто взорвусь. Я принимаю компромиссное решение: еще час я нахожусь в комнате, а потом иду в город. Дольше я не вытерплю.

Итак, три подделки! Два Айвазовского и один Шишкин. Сколько существуют на свете произведения искусства – столько же времени существует и подпольный рынок подделок. Конечно, новейшие методики позволяют сейчас проводить грамотную техническую экспертизу: используются несколько видов микроскопов, рентген, особый метод, позволяющий определить количество и качество примесей в красках и так далее.

Наука и техника не стоят на месте, а недавно американские ученые изобрели новый способ определения подлинности картин – математический, который они назвали «стилометрия».

Основные элементы манеры письма художника переводятся в цифры и формулы, чтобы иметь возможность отличать подлинники от подделок.

И тем не менее стопроцентных гарантий определения подлинности произведения искусства не существует. Сегодня способы фальсификации стали весьма изощренными: это и владение техникой состаривания красок, лака и самого холста, и применение подлинных старинных материалов, и нанесение на лаковое покрытие полотна искусственных трещинок, а также множество иных специальных приемов, требующих от изготовителя подделки высочайшей квалификации.

Еще один трудный способ – создание шедевра с нуля. Разоблачить такую фальшивку труднее всего. Художник высокой квалификации по заданию заказчика пишет картину, используя старый холст, краски, соскобленные со старых холстов и так далее. Реставратор придает вещи товарный вид (искусственное состаривание полотна в специальных печах, поддельные трещинки, забитые старой пылью), а искусствовед создает картине нужную легенду.

Как правило, у такого «творческого коллектива» имеются свои агенты в экспертных организациях, и их мнения-заключения о картине попросту покупаются за кругленькую сумму.

И что-то мне подсказывает, что именно последний способ и использовался при создании изученных мною фальшивок.

Сидеть в комнате уже стало невмоготу, я спустилась в холл и прошла в сад. Как на грех – никого нет, все словно вымерли, я, похоже, попала в «Парк Юрского периода». На худой конец я бы смирилась даже с присутствием девочки-«персика», но в саду нет и ее. Может быть, все уехали на коллективную экскурсию в город или на какой-нибудь антибский субботник, а меня не поставили в известность?

Расхаживать в одиночку по парку – странно и неуютно. Когда не надо было, мне под ноги попадались они все: от Грушева до Марианны Николаевны. А сейчас – везде глухо-тихо, и эта тишина действует мне на нервы, и я даже начинаю тихонько напевать. Но мой голос звучит странно и жутко в этой тишине, среди лакированных пальм с такими гладкими и блестящими листьями, что на ум мне приходит мысль – деревья ночью тайком тщательно полируют, чтобы гости могли восторгаться их безупречным видом, и лужайку тоже подстригают ночью, чтобы днем никому не мозолили глаза рабочие и их газонокосильная техника. Я читала, что трава растет ночью. Я ложусь у подножия пальм и смотрю – выросла ли трава.

– Кристина Яновна? – раздается вдруг поблизости голос Марианны Николаевны.

Я понимаю, что в лучшем случае я – мишень для насмешек, а в худшем – кандидат в пациенты психушки. Интересно: в Антибах есть психиатрическая больница, и вообще, есть ли тут больница? Или болеть в таком богатом, отшлифованно-полированном раю – самое страшное преступление, за которое человека надо прятать не в психушку, а отправлять его прямиком в тюрьму?

Я медленно, с чувством собственного достоинства, поднимаюсь с земли.

– У меня просто закружилась голова, и я решила прилечь.

– Прилечь? – На лице Марианны Николаевны впервые за все время нашего скупого общения появляется нечто похожее на удивление. До серьезной «качки» ее мимика пока еще не доходит. До девятого вала, о котором я недавно думала, – тем более. Марианна Николаевна – слишком сложная автоматизированная конструкция, чтобы позволить чувствам играть на лице без всякого контроля.

Она мгновенно овладела собой, и штормовое предупреждение пропало с ее лица.

– Может быть, вам лучше подняться к себе? – вежливо поинтересовалась она.

– Я только что оттуда, – я старалась изо всех сил говорить более низким голосом, чем обычно, сохранять так называемое достоинство, и еще – держать «лицо», как говорила Геня. Вот уж она-то умела держать «лицо» и «спинку» при любых обстоятельствах!

– У вас колени грязные, – механически заметила Марианна Николаевна.

Неожиданно я почувствовала некий странный привкус садизма в своей душе.

– В Антибах есть больница?

– Что?! Какая больница?.. – Лицо ее во второй раз пошло «волнами». На этот раз «качка» уже на три-четыре балла, определенно.

– Обычная.

– Вам плохо? – На ее лице появилось выражение полнейшего недоумения. Все-таки я вывела ее из спячки!

– Нет. Хорошо. Я спросила просто так. Ради любопытства, – на моем лице сияет широкий «плиз»: я улыбаюсь. А вот на лице Марианны Николаевны читается недоумение, смешанное с раздражением. Что-то вышло из-под ее контроля.