«Если не знаешь, что делать в какой-либо ситуации, – будь естественной», – вспомнила я совет Гени.

Дверь распахнулась с легким стуком, и показался высокий парень в сером костюме – бесстрастный, с отточенными, как у робота, движениями. За ним – Константин Диодорович: невысокий, с окладистой черной бородой, в пиджаке бежевого цвета и в светлой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей.

Замыкал сие шествие еще один телохранитель. Колпачевский обвел нас бесстрастным взглядом и остановил его на Пермяке. Тот шагнул вперед, и я автоматически встала с кресла.

– Кристина Яновна, – отрапортовал Пермяк. – Из арт-агентства «Верея».

Колпачевский кратко кивнул, и я поняла, что наше знакомство состоялось. Он сел в кресло, услужливо подвинутое одним из охранников, я опустилась на свое место, и теперь нас разделяло расстояние примерно в пять метров.

Константин Диодорович сложил руки домиком и откашлялся. Выглядел он неважно: глаза его были припухшими, а цвет лица – желтовато-серым.

– Я хочу сформулировать перед вами задачу. – Он замолчал. Где-то слышались звуки рояля. – Вам нужно осмотреть мою коллекцию. Внимательно, – он снова замолчал. – На предмет подлинности картин. Если вам что-то покажется подозрительным или сомнительным – скажете об этом ему, – он качнул головой в сторону Пермяка. – Пожалуй, это все, что от вас требуется.

Я смотрела на его шевелящиеся губы, боясь встретиться взглядом с его глазами, мне казалось, что сильные мира сего не любят, когда им смотрят в глаза. А потом я подумала, что мое неотрывное наблюдение за его губами тоже может быть воспринято как не совсем приличное поведение, и опустила взгляд еще ниже – на его черные ботинки.

– Моя коллекция считается крупнейшей в России, – продолжил Колпачевский после недолгой паузы, – и мне важно узнать квалифицированное мнение профессионала.

Я решилась и подняла на него глаза. Его взгляд ничего не выражал: он смотрел на меня и в то же время сквозь меня – как через стекло. От этого взгляда мне стало как-то неуютно и тревожно, я невольно повела плечами и снова опустила взор на уже привычную позицию – на его ботинки.

– Единственное, что от вас требуется, – внимание. Каталог моей коллекции вам вручат, и вы сможете с ним подробно ознакомиться. Кажется, это все, – послышался легкий звук, я быстро подняла глаза и наткнулась на безличную спину охранника. Колпачевский уже шел к двери, и я опять машинально встала, как солдат, отдающий салют при смене караула.

Мы остались вдвоем с Пермяком. Он повернул ко мне голову.

– Пройдемте в галерею, – разжал он губы.

Галерея занимала два огромных помещения. Большинство картин было мне знакомо по каталогу, внимательно изученному и перелистанному еще в Москве. На всякий случай Пермяк сунул мне в руку роскошный буклет, сказав:

– Вы можете просмотреть его здесь. Не хотите ли чаю или кофе? – Голос его сделался вкрадчивым. – Возможно, это займет больше времени, чем вы рассчитывали.

– Зеленый чай, если можно.

Он отдал краткое указание по рации и ушел, кивнув мне на прощанье.

Я осталась одна с роскошным каталогом в руках. Я положила его на стол и медленно пошла вдоль стены, внимательно рассматривая полотна.

Русская живопись в большом почете у олигархов. Репин, Саврасов, Шишкин, Боголюбов, Маковский… Я иду и внимательно рассматриваю картины. На них есть документы, заверенные профессионалами. С бумагами я тоже ознакомилась еще в Москве.

Мой глаз натренирован, набит, как рука художника-профессионала. Рабочий глаз. Но еще больше я доверяю собственной интуиции – тому моторчику, который внезапно говорит мне «стоп», и я останавливаюсь. Мой глаз беспощадно скользит по полотну великого «Айваза». Ясное дело, что картина куплена на начальной стадии собирательства. Айвазовский уже вошел в присказку среди российских коллекционеров – его покупают на сантиметры и метры. Его «марины» стабильны и устойчивы в нашем неустойчивом мире. Глаз хочет опираться на привычные клише. Кто из нас в детстве не видел знаменитый «Девятый вал» – этот завораживающий, прозрачно-зеленый свет, таивший в себе множество оттенков, от ультрамарина до исступленно-желтого, так горят последние отблески солнечных лучей перед неминуемым концом.

Я на секунду закрываю глаза. Я хорошо себе представляю, как все это происходило. Кто-то порекомендовал полотно, сославшись на свой авторитет; Колпачевский приехал и посмотрел. Понравилось – купил. Плодовитость Айвазовского, этого символа успешного художника, без устали «ковавшего» полотна одно за другим, нравится нашим собирателям предметов искусства. Просто, понятно, доходчиво. Все видно, как на пальцах. Айвазовский и Малевич – любимые художники олигархов. Первый понятен, второй моден и «антипонятен».

Я прохожу дальше и натыкаюсь еще на одного фальшивого Айвазовского. Я боюсь показать свою реакцию, боюсь, что ее вычислят по взмаху моих ресниц, повороту головы, слишком поспешному переключению внимания на другой объект, поэтому я задерживаю дыхание и смотрю на это полотно как ни в чем не бывало. И все же моя интуиция меня не подводит. «Абсолютный цветовой слух», – как говорила Геня, режет мои уши воплем, что и это полотно – фальшивка.

Я знаю, что сложные методы исследования картин и рентгеновский анализ могут подтвердить или опровергнуть мое заключение, но сама я не сомневаюсь ни секунды – я уверена в своей правоте.

Оттенок красок, выписанные волны – чуть небрежнее, чем рукой мастера, словно бы впопыхах написанные – и что-то еще едва уловимое со всей очевидностью сообщают мне о том, что передо мной – очередной поддельный Айвазовский.

Я перехожу к следующему полотну. Не сомневаюсь, что тут повсюду установлены скрытые видеокамеры и я под их объективами – как препарированная лягушка под микроскопом. Поэтому я стараюсь вести себя как можно естественнее и непринужденнее.

Пермяк стоит в глубине зала и наблюдает за мной. Я и сама наблюдаю за собой, смотрю на себя как бы со стороны, понимая, что ошибка может обойтись мне очень дорого.

От напряжения у меня взмокли ладони, и я невольно стискиваю их в кулачки, а потом резко разжимаю. Такая вот простая гимнастика для пальцев, которую рекламируют даже для тупых секретарш, засидевшихся за компьютером в чатах, пока начальник в отъезде. Дико болит шея, как будто меня продуло, но я знаю, что это все тоже от нервов – защемлен какой-то нерв с труднопроизносимым названием. И вообще все от нервов, и только одна болезнь – от любви. Еще немного, и от напряжения и страха я истерично захихикаю. Но и этого нельзя – я должна выглядеть, как обычно. Я вздергиваю подбородок и осматриваю картины, слегка прищурившись. Надеюсь, что у меня надменный дамский вид, как у настоящей любительницы искусства. В конце зала меня ожидает еще один неприятный сюрприз – поддельный Шишкин, еще один любимец наших олигархов.

Смутно из глубин памяти всплывает какая-то очень похожая картина одного малоизвестного голландского живописца, с почти таким же пейзажем. Память не подводит меня, и чудные альбомы, которые я рассматривала еще в детстве, подсказывают мне, что я где-то видела подобную картину. И это – не Шишкин. Я незаметно подавляю вздох. Это еще один вид виртуозной подделки: когда за основу берется полотно западноевропейского художника того же периода, в него вносятся нужные изменения, потом полотно «старят», делают новую подпись и покрывают ее лаком, поэтому подпись невозможно различить в ультрафиолетовых лучах, с которыми работают большинство экспертов.