зимовья, ни избы, ни чума. Нежилые, пустынные места. Почти вровень с бортом летели две утки, но им уже не удивлялись.

Потом как-то сразу, вдруг показалась баржа с подчаленным к ней катером и чуть подальше — земснаряд.

— Поправляют реку, — равнодушно сказал Петр. — После весны вода спала на двадцать метров... Теперь пробивают фарватер...

Не в себе он — Алексей заметил. Присматривается к берегам, чаще курит и говорит вроде не то, что думает, — о случайном, первом попавшем... Так, для отговорки говорит. Но Алексею отговорки уже не подходили.

— Чего ты?

Петр вздохнул, отвернулся, глядел на отвал волны.

— Да так... Не могу с этим варнаком... Все настроение испортил.

Совсем пригнулся к поручню.

— ...Дай ему волю — перекорежит, перепортит землю и небо. Жадюга... Нахватать, обожраться, чтоб до поноса.

Петр плюнул за борт свежую папиросу. Достал другую.

— ...И чего это зверство такое в нем? Ну, если б голод, семья, дети — тогда понятно. А тут просто от жадности — заграбастать, что попалось, не упустить, нахватать побольше... Да что ж останется-то после него!

— Первобытный он человек. Бросается на все, что понравилось... По-детски это...

— Ты его защищаешь, что ль? Такое дитя надо проучить покрепче, чтоб запомнил...

— Не защищаю. Хочу понять, почему он такой.

— Понимать еще его! Уши ему оборвать. Поросенок он.

Петр с трудом сдержался, помолчал.

— Не рад, что согласился ехать за набором... Захотелось вырваться в город... А теперь думаю — больше не соглашусь. У нас дел полно: вертолетную площадку надо ставить, палаток не хватает... А я вожусь с каким-то варнаком... И эти чудики пароходные сообразили — в буфет вино завезли... Вам с парохода на работу, а вы офонарели... Туркулесов скажет, кого привез...

— Не все ж офонарели.

— Все! И ты хорош — защищаешь браконьера.

Алексей пожал плечами, но спорить не стал.

По левому борту показался кран «ганц» на барже. Берог забит штабелями леса, щитами сборных домов, ящиками. Голубые бочки с бензином ярко цветут на песке.

— Подходим, — вздохнул Петр.

Склад остался позади, и послышался шум, который все нарастал, будто подходили к большому заводу или работала огромная турбина. Что-то шипело и грохало, бухало, рассыпалось...

Порог. Здесь река выбрасывается в пролом среди скал и скачет, бьется, дыбится. Зеленая пенная вода ударяется подводные камни, лезет вверх, сшибается крутыми валами. Посреди порога — высокий бугор, он то закипает и поднимается вверх, то опадает. И с боков гремят водопады.

«Омик» приткнулся носом к площадке на скале, будто специально приспособленной под пристань. Перекинули трап. Матрос и Петр встали около. Матрос проверял билеты, Петр почти каждому повторял, куда идти:

— Наверх и налево по дороге... Лезь — и налево по дороге...

Несколько парней хотели сойти без билета. Матрос загородил трап, сзади напирали, началась давка, загудели, засвистели, засмеялись. Безбилетников оттерли.

Алексей с тяжелым своим чемоданом полез по тропе. И сразу — первый привет тайги: облако бешеных комаров. В щеки, в лоб, в глаза, в уши — сотни отравленных иголок. Отдувался и отмахивался. Комары влетали в рот, губы распухли, руку, в которой чемодан, жгло так, что сама разжалась. Алексей спрятал ее в карман плаща, перехватил чемодан левой, и та — как кипятком ошпарена...

Наверху дорога, проложенная трактором, пеньки тощих лиственниц, похожие на капустные кочерыжки, сырой мох, густая брусника...

Вместе с другими потащился по берегу. В отдалении серели пятна палаток, они, как мираж, далеко. Рядом только комары. Казалось уже, что вместо лица — сплошной волдырь. Комары жалили икры ног через брюки, лезли за воротник, жрали спину...

Парень в сером костюме, все имущество которого — щенок за пазухой, пробежал мимо, отмахиваясь и ругаясь.

Вот и местные жители: трое рабочих разгружают с тракторных саней березовые хлысты. Этим комар нипочем — сапоги, черные энцефалитки[7] с капюшонами и на голове накомарники из ярко-красной материи. Вид страшноватый, будто из преисподней поднялись.

— Здоро́во, черти! — крикнул парень в сером костюме, на минуту остановившись и приплясывая. — Где тут поселок-то?

Черный человек махнул рукой вдоль дороги.

— Там палатки, а где дома? — не унимался парень.

— Дома, кореш, сам построишь, тогда они и будут, — устало сказал человек и ухватился за следующий ствол.

Процессия приехавших растянулась вдоль берега. Шли, отфыркиваясь, отплевываясь, отругиваясь. Петр почти бежал вдоль разномастной этой колонны.

— Скорей, ребята, в палатки! Там диметил[8]!

Догнал согнувшегося под чемоданом Алексея. Тот еле плелся, поминутно останавливаясь, чтоб провести ладонью по лицу в потеках крови...

— Ну и груз у тебя — на пятерых! Чеши скорей в палатку! Я донесу.

Алексей затравленно посмотрел на него, поставил чемодан на кочку и побежал.

Вот и поселок, наконец. По болотистой вырубке проложены мостки и от них направо и налево — большие палатки. Алексей влетел в первую, провел по распухшему лицу, обивая комаров, и лишь после огляделся. Желтоватый сумрак. Посредине — огромный стол из досок, заваленный посудой и вещами, на полу матрацы, набитые мхом... Это все мельком. Главное — у стола стоял человек в накомарнике с откинутой сеткой.

— Друг, сожрали меня... Дай чего-нибудь от комаров...

Подошел к человеку. И в памяти ни к селу, ни к городу всплыла «Поэтика» Аристотеля... Фраза о поэзии эпической, трагической, дифирамбической, об авлетике и кифаристике. Что такое авлетика и кифаристика, Алексей не знал, но слова запомнились и сейчас мерцали в мозгу, нак бредовые образы.

Черный человек сочувствующе сжал губы, порылся в куче барахла на столе и протянул пузатую бутылку с прозрачной жидкостью.

— Диметил. Натирайся. Они и в палатке жрут будь здоров.

Алексей схватил бутылку, ливанул на ладонь и плеснул в лицо.

— Куда ты столько! — засуетился человек, но было поздно.

От рези в глазах Алексей почти ослеп и беспомощно стоял посреди палатки. Пробовал открыть глаза, но веки не слушались, и в голове все крутились «авлетика и кифаристика».

— Вот ты где! — послышался голос Петра. — Эх, мать честная, да ты диметилом залился! Пойдем скорей!

Поставил чемодан у входа, вывел из