— А что случилось с Астуриасом? — спросил, спохватившись, Иван.

— Умер, — ответил Крыс.

— Как это умер?

— Вы такие вопросы задаете… Один умелый в этих вопросах специалист как-то сказал, что смерть наступает по двум причинам: человек перестает дышать, или у него перестает биться сердце… — Старик, наконец, отвел взгляд, перевел его с лица Ивана на свои руки.

Ага, подумал Иван. Психолог на пенсии? Как же, как же… Ручки, конечно, у него старенькие, кожа желтая, с пятнами, сухая, но вот костяшки пальцев… Или были у старика странные увлечения, или в молодости он вовсе не психологией занимался. А, кроме красноречивых костяшек, замечательная фраза звучала весьма многозначительно, была она очень популярной среди инструкторов-рукопашников Конюшни. Только в полном виде она звучала несколько оптимистичнее. Смерть наступает по двум причинам, и каждый интеллигентный человек должен знать не менее сотни способов обеспечения этих причин.

— Он умер?

— Умер.

— Насильственной смертью?

— То есть для вас это принципиально? Человека больше нет с нами. Если бы он с нами был, между прочим, то вы бы сюда не попали, и я лишился бы замечательной возможности познакомиться с вами. Проект «Н» подразумевает постоянное, чтобы не сказать пожизненное, участие. — Старик вдруг сделал удивленные, даже потрясенные глаза. — А вас разве не предупредили? Вот я, например, в проекте уже двадцать пять лет. И я не самый старый участник. До Патриарха мне далеко. И не только по возрасту.

Иван мысленно досчитал до двадцати, прежде чем продолжил разговор. А чего тут возмущаться? Ему спасли жизнь. Ему нашли более-менее безопасное место. Его даже устроили на престижную службу. Только о сроках не предупредили. Зато неоднократно предупреждали о том, что следует за отказом Инквизитора от задания. Перевод во внутреннюю службу какого-нибудь монастыря — еще не самое тяжкое из наказаний.

— А мальчишка?

— Что — мальчишка?

— Он тоже пожизненно?

— С чего бы это? Он не в проекте. Он вообще в любой момент может повернуться и уйти. Если мы его перед этим примем. Свобода совести для нас — не пустой звук. — Старик наклонился к самому столу и шепотом добавил: — У нас тут совершенно потрясающая свобода совести. Но еще и совершенно уникальные обязанности этой самой совести. И строгая ответственность ее же. Вы сами предупредите мальчика или лучше это сделать мне?

— Все так серьезно? Вы же сами сказали, что он сможет, если что, легко уйти…

— Да. Сказал. И могу еще раз сказать. Уйти-то он сможет, но… — Старик посмотрел на дверь. — Если свобода совести до этого его не сломает.

И что-то такое прозвучало в голосе Крыса, что Иван не удержался и добавил:

— Как Павла?

Глаза старика застыли на мгновение, превратились в стекла. В ледышки.

— Как Павла, — сказал старик. — Именно. И я, пожалуй, сам поговорю с вашим попутчиком. Опишу, так сказать, перспективы и ознакомлю с альтернативой. Выйдете из кабинета, пришлите Всеслава сюда.

Иван вышел, даже не спросив, почему старик так уверен в своем праве выставлять Старшего Исследователя из своего кабинета. Встал и вышел.

Всеслав неторопливо прогуливался по залу, переступая с одного берега небольшого ручейка, на другой. Дождь за окном лил как из ведра, струйка воды с подоконника падала на пол, ручей уже добрался почти до противоположной стены.

— Крысы, наверное, уже покинули этот вокзал. — Всеслав, видно, придумал эту шутку давно и теперь поспешил поделиться ею с Иваном. — Здание скоро утонет.

— Там с тобой этот поговорить хочет. — Иван большим пальцем указал через плечо. — Ознакомить с режимом и перспективами.

— Тогда я пошел. — Всеслав подпрыгнул, проделав в воздухе ногами несколько танцевальных движений. — Такой забавный дедушка… Как он вас…

Как он нас, сказал Иван, когда дверь за мальчишкой закрылась.

Какие замечательные места! Потрясающие! Покидает этот мир Инквизитор, а никто даже не чешется. Нет, присылают нового, на замену, но… При этом в распоряжении значилось, что именно у Павла Астуриаса Иван Александров должен был принять дела.

Лучше бы Всеславу двигаться дальше, не останавливаться в местах такой полной свободы совести.

Но мальчишка все решил по-своему. Выйдя из комнаты с сумками в руках, он подошел и поставил поклажу на пол перед Иваном.

— Дед сказал, что машина уже приехала. Сейчас она подъедет на перрон прямо к двери.

Послышался звук мотора. Явно не легковушка.

— Пойдем? — Всеслав взял одну сумку.

Иван оглянулся на дверь с надписью «Сюда».

— Дед сказал, что можно обойтись без прощаний, — сказал Всеслав. — Сказал, что еще, наверное, увидимся. В смысле увидитесь.

— Тогда пошли. — Иван подхватил свою сумку и с натугой открыл дверь вокзала. — Поплыли, пожалуй…

Машина оказалась автобусом. Не тем лоснящимся от самодовольства монстром, на котором туристы перемещаются по Святой Земле, а промежуточным звеном между грузовиком и катафалком, того типа, что особо популярны на недалеких пригородных маршрутах. Двигатель был внутри салона справа от водителя, дверь открывалась рычагом с водительского места, а функции кресел выполняли сдвоенные сиденья, скорее надежные, чем удобные.

— Привет, — сказал водитель, захлопнув за Иваном и Всеславом дверцу. — Меня зовут Тепа.

— Степан? — уточнил Всеслав.

— Если бы Степан, я так бы и сказал — Степан. А я что сказал? — Водитель приставил к уху ладонь. — Ась?

— Тепа. — Иван поставил сумки в проходе и задумчиво посмотрел на Тепу, прикидывая, собирался тот подавать руку или нет. — Полное имя какое?

— Степан, — сказал водитель и улыбнулся.

Между передними зубами у него зияла щербина, придавая тридцатилетнему мужику разухабистый и одновременно детский вид.

— А я как сказал? — Всеслав стряхнул с головы воду и сел на сиденье справа от прохода, так чтобы видеть дорогу.

— Ты подменил понятия, парень. — Водитель подмигнул Ивану, с усилием дернул за ручку переключения скоростей, и автобус поехал. — Я сказал, что меня зовут Тепа. Зовут, понимаешь?

— Нет, — с готовностью ответил Всеслав.

— Зовут… — с нажимом протянул водитель. — Вот тебя, например, могут звать ангелом ада, а могут — придурком в кожане с чужого плеча. Смотря на что ты станешь отзываться. Вот в Новом Иерусалиме спросишь Степана, у тебя сразу начнут уточнять — которого. Того, что Онищенко, или Сепана-Сухаря, или Степку из Брехунов, или, там, Степана Батурина с элеватора, или Степика Малого… А спросишь Тепу, все сразу укажут на мой дом и даже проводят. К Онищенко ни хрена не проводят, к Онищенкам нормальные люди по своей воле не ходят, а ко мне — всегда пожалуйста. Хоть среди ночи — я не обижаюсь. То есть в церковной книге я, конечно, Степан Ефимович Смушкевич, а зовут меня Тепа. Ясно?