В Отечественную полторы тысячи заводчан ушли на фронт, и многие из них не вернулись. Сюда, в порт завода, причаливали конвои из Англии, изгрызанные и израненные, выгружали танки и пушки, ремонтировали изуродованные корпуса и рубки. Отсюда в 60-е началось триумфальное движение советского океанического подводного флота, удерживающего Америку от «военных искушений». Завод напоминал нерестилище, кишащее черными гигантскими рыбинами. Впоследствии один из подводных крейсеров, «Курск», стал для завода символом русской беды.

Я двигаюсь по громадной заводской территории, уступая дорогу свистящим локомотивам, огибая краны, вслушиваясь в трясения и грохоты. Вдруг среди заводских корпусов, окруженных железом, в зарницах электросварки – полуразрушенный храм. Без куполов. Обшарпанные стены. Упавшее крыльцо. Рухнувшая паперть. Остатки Николо-Карельского монастыря. Но уже часть стены белеет новой кладкой. Над кровлей, ожидая маковки, возведен «барабан». В оконце теплятся огоньки свечей и лампад.

Подымаюсь в храм, чудом уцелевший среди железного и жестокого века. Стою на молитве перед скромной иконой.

Молюсь за безвестных поморов, освоивших для России кромку ледового моря. За монахов, добывавших для России духовную прану, милость Божию. За зэков, чьи кости лежат в безымянных могилах. За фронтовиков-заводчан, отразивших нашествие. За великих ученых, виртуозных инженеров, непревзойденных умельцев, – русских корабелов. За героев и мучеников «Курска». За всех, ныне живущих, не сдавшихся, непреклонных, подымающих из праха новое государство. Молюсь за этот громадный «Завод Полярной звезды». Молюсь за Россию.

Пятой Империи русских, хрупкому Государству Российскому нанесен мощный удар. Бухгалтерами Газпрома, чьи деревянные счеты способны выщелкивать лишь сиюминутную прибыль, спровоцирован «газовый конфликт» с Беларусью. Этот конфликт пошатнул границы России. Колыхнул стратегическую безопасность. Впрыснул яды в чувствительное поле славянского единства. Породил мучительный распад в той целостной духовной ткани, что еще оставалась не загубленной после рассечения СССР. Русское общественное мнение ощутило ожог, словно из небоскреба Газпрома его ошпарили кипятком. Провожаемый криками боли, окруженный ожившими демонами 91-го года, я отправился в Беларусь. Неделю занимался мучительными изысканиями, как если бы мои исследования касались самого любимого и дорогого существа, внезапно получившего пулю.

Люди в деревенских хатах и городских квартирах, ставшие платить за электричество и газ на треть больше, спрашивали меня: «Неужели началась экономическая блокада Беларуси со стороны России?» Политики недоумевали: «Россия сознательно отталкивает нас от себя и выдавливает на Запад?» Военные разводили руками: «Россия перестала чувствовать угрозы на западном направлении?» Геополитики рассуждали: «Вокруг России – от Балтики до Черного моря – создан сдавливающий обруч, и лишь Беларусь – незастегнутая пряжка на этом обруче. Москва сама закупоривает себя в геополитическом тупике размером в седьмую часть суши?» Православное духовенство вздыхало: «На Украине сложилась отпавшая от Московской Патриархии автокефальная церковь. Неужели то же произойдет в Беларуси?» Писатели и художники не понимали: «Чего стоят многолетние разговоры Москвы о славянском единстве? Разве можно заключить в стальную трубу газопровода мистические энергии духовной любви?» Идеологи задавались мучительным вопросом: «Как повернуть идеологию Беларуси, основанную на нерушимом союзе с русскими, на волшебных символах Союзного государства, – как оснастить идеологию лексикой и философией «единой Европы?» Президент Лукашенко, огорченный, погруженный в сомнения, чувствуя себя обманутым в своей надежде и безграничной вере, желал понять: «Возможно ли снять конфликт? Излечить травму? Остановить трагическое отчуждение?» Я же стремился угадать, что толкнуло Россию на самоубийство? Какие силы нанесли этот жестокий удар в хрупкую, незащищенную плоть Пятой Империи? Надавили грубой подошвой на драгоценный бриллиант новой русской государственности?

В бухгалтерских книгах Газпрома вы не найдете глав, посвященных русско-белорусской истории. Не отыщете ни слова о том, чем была Беларусь для многострадальной России. Веками на Россию с Запада накатывались нашествия, и первый, таранный, неизрасходованный удар приходился на белорусов. Как передовой отряд, Беларусь подставляла грудь под острие этой страшной молнии, которая каждый раз пронзала ее, терзала, уносила из жизни лучших воинов. Ослабленная, утратив свой первоначальный заряд, врезалась в Россию, чтобы там угаснуть, сникнуть, превратиться в прах чужестранных армий. Разве бухгалтеры и крохоборы Газпрома подсчитали «балансовую стоимость» польских, французских, немецких нашествий, терявших на белорусских рубежах стремительность своих авангардов, что дарило русской армии драгоценное время для маневра, сберегало главные силы для последующего контрудара, в который раненая империя вкладывала всю мощь своего возмездия? Победно возвращалась на Белорусскую землю, заставая здесь сплошное пепелище, могилы казненных партизан, слезы Хатыни. Сколько слезинок Хатыни, помноженных на подвиг капитана Гастелло, стоят одного кубометра газа, помноженного на прибыли Вексельберга?

Я стою на морозном ветру у седого железобетонного дота. На правом фланге, у далекой опушки – другой дот, слегка заметенный снегом. На левом фланге, на рябом поле – похожая на копешку сена, еще одна «долговременная огневая точка», дальше – еще. Вереница этих опорных пунктов, череда погруженных в землю укрепрайонов тянется на север до Карельского перешейка и на юг вплоть до Черного моря. «Линия Сталина», возведенная советскими фортификаторами в 30-х годах, в преддверии Великой Войны, сегодня поросла быльем, скрылась в лесах, затерялась среди новых городов и селений. Здесь же, под Минском, восстановленная ревнителями «советской старины», превращенная в ритуальный памятник великого братства «Линия Сталина» стала излюбленным местом военных игрищ, торжественных праздников, свадебных церемоний.

Странную сладость чувствуешь, когда проникаешь за железную дверь дота, касаешься пальцами амбразуры с выбоиной от немецкого снаряда, ласкаешь ладонью пулемет, паливший по фашистской пехоте. Таинственную любовь и братскую нежность испытываешь к «проводнику», что ведет тебя по траншеям, мимо стальных капониров, помнящих Карбышева, довоенных танков и колючих «ежей». Ибо «проводник», как и ты, – «афганец», с полуслова понимает, что значат слова «Кандагар», «Нагахан», «Черная площадь». Газопроводы из России на Запад проходят сквозь «Линию Сталина». И это стало возможным лишь потому, что летом сорок первого года в этих дотах, задыхаясь от пороховых газов, до последнего патрона отстреливался белорус. Его последние стоны, его вскрик «За Родину! За Сталина!» – включены ли в расчеты газпромовцев, оценивающих потери корпорации на льготных поставках газа?

Здесь, на рубежах Великой Войны, дышат такие неистребимые силы, такие незабвенные символы, что венесуэльский Президент Уго Чавес, присутствовавший на военных играх среди сталинских дотов, не выдержал – выхватил у знаменосца алое знамя и понес его впереди наступающей советской цепи.

Вечером, вернувшись в Минск, я катил по центральному проспекту, построенному после войны на развалинах города лучшими архитекторами советской страны. Драгоценный, восхитительно озаренный, состоящий из жемчужных дворцов, храмов, палаццо, этот проспект – несомненный шедевр. Памятник архитектуры. Еще одна «Линия Сталина». Воплощение Большого стиля, проспект подлежит охране ЮНЕСКО. Империя умела сражаться. Умела возводить монументы своим победам. Умела сочетать населявшие ее народы в «цветущую сложность», в драгоценную целостность. Не исчисляла святыни Победы скудоумной математикой сиюминутных прибылей. «Большой Стиль» Империи подразумевает божественные прозрения, архитектуру тысячелетней истории. Но никак не хамство архитекторов Газпрома, что вознамерились задрать клык своего небоскреба среди дворцов Санкт-Петербурга.