Я очень долго ждал случая показать кому-нибудь карикатуру, которую вырезал из газеты еще в 1983 г. и с тех пор бережно храню (рис. 12). Она не перестает меня восхищать. Морскую губку просят дать полную волю воображению: представить себе, кем она стала бы, будь это возможно. Но самым экзотическим существом, какое она в состоянии вообразить, оказывается рак. Карикатурист, разумеется, смеялся не над губками – он смеялся над нами. Каждый из нас – в плену места, времени и обстоятельств, и попытки обрести свободу с помощью разума чаще всего безрезультатны. Как эта губка, мы полагаем, что выбираемся за пределы своей темницы, но мы не видим, насколько она на самом деле велика. Воображению нелегко пересечь границы настоящего, и одна из причин этого такова: оно вынуждено лишь на время заимствовать механизм, которым владеет восприятие. Эти два процесса движимы одними и теми же пружинами, и поэтому мы порой не понимаем, какой именно из них происходит. Мы полагаем, что чувства, которые мы испытываем, воображая будущее, – это чувства, которые мы будем испытывать, когда туда попадем. Но на самом деле эмоции, испытываемые нами в процессе воображения будущего, очень часто – только отклик на события, которые происходят в настоящем. Право первенства восприятия – одна из причин презентизма, но это не единственная его причина.

Что ж, если вы еще не доехали до своей остановки, если не созрели для того, чтобы выключить свет и отправиться спать, если никто из вошедших в кафе не косится на вас, намекая, что пора бы освободить столик, давайте рассмотрим и другую причину.

Но не пресыщу губ твоих, – верней,

Средь изобилья сытость позабудут;

Ста поцелуев будет мой длинней,

А сто их одного короче будут;

Нам летний день покажется за час,

В такой утехе пролетев для нас.

Уильям Шекспир. Венера и Адонис[49]

Никто никогда не видел пролетающий по небу автобус, но о времени каждый знает, что оно пролетает. Так почему же первое представить нам гораздо проще, чем второе? А вот почему: как бы невероятно ни выглядел тяжеленный автобус, отрывающийся от земли, он хотя бы на что-то похож, и поэтому нам не стоит труда создать его мысленный образ. Наш незаурядный талант создавать мысленные образы конкретных объектов – одна из причин, по которой мы так эффективно действуем в материальном мире{158}. Если вы вообразите грейпфрут, лежащий на крышке круглой коробки, а потом представите, как отодвигаете от себя эту коробку, то увидите, как грейпфрут падает (в вашу сторону, если отодвигать коробку быстро, и в противоположную, если делать это медленно). Подобные акты воображения позволяют рассуждать об объектах, которые вы представляете, а значит, вы способны решать важные проблемы в реальном мире – такие, например, как заставить грейпфрут упасть к вам на колени, если понадобится. Но время – не грейпфрут. У него нет ни цвета, ни формы, ни размера, ни структуры. Его невозможно потрогать, очистить от кожуры, разрезать, толкнуть, раскрасить или проколоть. Время – это не объект, а абстракция. Следовательно, воображению оно не поддается. Вот почему кинорежиссеры и вынуждены изображать его ход с помощью предметов видимых – таких, например, как сдуваемые ветром листки календаря или идущие с неестественной скоростью часы. И все же для предсказания эмоционального будущего от нас требуется хоть каким-то образом представлять себе время. Если мы не можем создать мысленный образ этого абстрактного понятия, то как же мы о нем думаем и рассуждаем?

Когда людям нужно порассуждать о чем-то абстрактном, они обычно воображают нечто конкретное, на что абстракция похожа, а затем уже рассуждают об этом предмете[50]. Для большинства из нас конкретной вещью, на которую похоже время, будет пространство{159}. Исследования показывают: люди во всем мире воображают время так, как если бы оно было пространственным измерением, почему мы и говорим, что прошлое – позади, а будущее – впереди, что мы движемся вперед к старости и оглядываемся назад на детство, и что дни пролетают так же, как мог бы пролететь автобус. Мы и думаем, и говорим о времени так, словно действительно выходим из вчерашнего дня и, минуя сегодняшний, направляемся в завтрашний. Когда мы выстраиваем временной ряд, англоязычные люди располагают прошлое слева, арабы – справа{160}, а китайцы – внизу{161}. Но каков бы ни был наш родной язык, мы все ставим прошлое куда-то – как и будущее. И действительно, когда мы пытаемся решить проблему, связанную со временем («Если я позавтракал прежде, чем вывел собаку, но после того, как прочел газету, то что же я сделал в первую очередь?»), большинство из нас воображает расстановку трех объектов (завтрак, собака, газета) в один ряд и выясняет затем, какой из них следует расположить первым слева (или справа, или внизу – в зависимости от нашего родного языка). Рассуждение посредством метафоры – замечательный прием, который помогает справиться с нашей слабостью, привлекая к делу нашу силу: мы используем вещи, которые способны вообразить, обдумать и обсудить, взамен тех вещей, с которыми проделать это не способны.

Увы, метафора не только помогает, но и вводит в заблуждение, и тенденция воображать время как пространственное измерение ведет и к тому и к другому. Например, представьте себе, что вы с другом попали наконец-то в новый модный ресторан, где столик приходится заказывать за три месяца. Просмотрев меню, вы поняли, что оба хотите куропатку под грушевым соусом. Каждый из вас достаточно знаком с правилами хорошего тона, чтобы знать: сделать два одинаковых заказа в шикарном ресторане – все равно что прийти на званый обед с карнавальными заячьими ушами. Поэтому вы решаете, что один из вас закажет куропатку, а другой – суп из стручков бамии с олениной, а потом вы разделите оба блюда… весьма по-светски. Вы принимаете такое решение не только потому, что не хотите выглядеть невежей в глазах остальных посетителей, но и потому, что верите – разнообразие придает жизни остроту. Ей придает остроту, конечно, не только разнообразие, но и оно в том числе. И действительно, если бы мы решили измерить удовольствие, полученное вами от еды, то, вероятно, обнаружили бы, что и вы, и ваш друг получили его куда больше, разделив свои порции, а не съев по целой куропатке.