* * *

— Кто там?!

Она проснулась от движения и грохота за дверью. Подумала, это вор пробирается в квартиру, и задрожала от страха. Решила открыть окно и позвать на помощь соседей.

— Кто там?! — снова резко вскрикнула она и напрягла слух, сидя на кровати в темноте. Шум стих, наступила тишина, и она решила сама выяснить, что происходит. Она спустила ноги с кровати, но страх парализовал ее. Убедив саму себя, что ей просто показалось, она снова вернулась в постель и накрыла голову подушкой. Несколько минут она пыталась уснуть. Вдруг дверь комнаты с силой распахнулась, ударилась о стену, и какие-то люди набросились на нее… Четверо или пятеро, лиц в темноте было не различить. Они обрушились на нее, один заткнул рот подушкой, другие держали за руки и за ноги. Всеми силами она старалась вырваться и закричать как можно громче. Укусила за руку того, кто зажал ей рот, но не смогла ничего сделать. Сильные, хорошо подготовленные люди связали ее так, что она не могла пошевелиться. Один из них закатал рукав ее пижамы, и она почувствовала острую иглу, впившуюся ей в руку. Постепенно тело ослабело и размякло, и, теряя сознание, она почувствовала, как все вокруг удаляется и исчезает, становясь сном…

* * *

Газета «Le Caire» была учреждена в Каире век назад и находилась в том же старинном здании на улице аль-Галя, что занимает и сегодня. С первого дня газета ежедневно выходила на французском языке для тех, кто владел им и проживал в Каире. Когда Хатем Рашид закончил филологический факультет, его мать-француженка смогла найти ему в этой газете работу. Он проявил свои журналистские способности и сделал стремительную карьеру — в сорок пять был назначен главным редактором. Хатем продвигал газету разными способами, в том числе стал публиковать ряд материалов на арабском в расчете на египетского читателя. Тираж при нем вырос до тридцати тысяч экземпляров, что было очень много для маленькой городской газеты. Успех этот был закономерным и справедливым результатом его умений, настойчивости, нужных связей в различных кругах и его сверхъестественной работоспособности, унаследованной от отца. А тем, кто знает, что под руководством Хатема в газете работает семьдесят человек — служащие, журналисты и фотографы, первым делом приходит в голову вопрос: известна ли им его ориентация? Конечно, известна: египтяне слишком уж интересуются личной жизнью и с упорством докапываются до личных секретов… А такое дело, как ориентация, скрыть невозможно. Все работающие в газете знали, что шеф — гомосексуалист. И, несмотря на отвращение и брезгливость, которую вызывали у них геи, ориентация Хатема Рашида бросала лишь бледную тень на его сильный деловой характер. Они осознавали его нетрадиционность, но никогда не чувствовали ее в повседневном общении, потому что он был серьезен и строг, может быть, более, чем требовалось. Днем он проводил с ними много часов подряд, и за это время от него не исходило ни единого движения, ни малейшего намека на его наклонности. Однако не обошлось без одного пошлого случая, который произошел уже тогда, когда он возглавлял газету: Хатем написал несколько докладных на ленивого и бездарного журналиста, собираясь выгнать того из газеты. Журналист, зная правду о главном редакторе, решил отомстить в присутствии всех коллег на еженедельном совещании. Он попросил слова, и, получив у Хатема разрешение, обратился к нему с сарказмом:

— Я хочу предложить вам, господин, идею журналистского расследования половых извращений в Египте…

Над присутствующими нависла напряженная тишина. Журналист не побоялся улыбнуться, еще больше оскорбив Хатема, который молча опустил глаза и провел рукой по мягким волосам (он делал так всегда, когда нервничал или был чем-то смущен). Откинувшись в кресле, он спокойно произнес:

— Я не думаю, что эта тема заинтересует читателей…

— Очень заинтересует, поскольку их так много развелось, что некоторые извращенцы даже занимают сегодня в стране руководящие посты. А научные исследования подтверждают, что гей непригоден к руководству учреждением, а его нетрадиционная ориентация вызвана психическими отклонениями…

Это было жестокое и сокрушительное наступление. Хатем решил ответить столь же агрессивно и решительно заявил:

— Ваше традиционное мышление — одна из причин вашей несостоятельности как журналиста.

— С каких это пор нетрадиционная ориентация стала прогрессивной?

— А разве она стала национальным бедствием?.. Уважаемый интеллигент, Египет — отсталая страна не из-за нетрадиционной ориентации ее граждан, тому виной коррупция, диктатура и невежество народа… А также слежка за личной жизнью. Вульгарность — не в правилах такой уважаемой газеты, как «Le Caire».

Журналист попытался возразить, но Хатем резко перебил его:

— Обсуждение закончено… Я прошу вас замолчать, чтобы мы смогли обсудить другие темы…

Так, Хатем достойно выиграл раунд, доказав всем силу своей личности и то, что он не попадется ни на какие провокации.

Другой неприятный случай произошел, когда в него вцепился редактор-стажер, и нападение было стратегически более продуманным. Хатем стоял среди рабочих типографии и руководил подготовкой номера, а редактор, притворяясь, что хочет что-то обсудить, подошел, ткнул пальцем в бумаги на столе и пристроился к нему сзади. Хатем сразу уловил смысл этого движения и спокойно отошел в сторону. Он еще раз, как обычно, обошел типографию, а когда вернулся к своему столу, послал за тем редактором, отпустив остальных. Хатем заставил его стоять несколько минут, пока перебирал бумаги, не обращая на него внимания, и не позволял присесть. В конце концов, он поднял голову, пристально посмотрел на него и произнес:

— Послушайте… Либо вы уважаете меня, либо я сейчас же выгоняю вас из газеты… Ясно?!

Редактор пробовал изобразить удивление и невинность, но Хатем решительно сказал, возвращаясь к бумагам:

— Это последнее предупреждение… Без комментариев…

Вы свободны… Прием закончен.

* * *

Таким образом, Хатем был не просто женоподобным мужчиной, он был одаренным, образованным и умудренным опытом человеком. Знания и ум привели его на вершину профессионального успеха. Он, кроме того, был интеллигентом с тонкой душой, владел несколькими языками (английским, испанским и французским, не считая арабского). Читая глубокие и разнообразные книги, он проникся социалистическими идеями и стремился подружиться с египетскими лидерами-социалистами. Из-за этого однажды в конце семидесятых его вызвали в службу государственной безопасности, допросили, но через несколько часов отпустили, записав в протоколе, что он «элемент сочувствующий, но неорганизованный». Видя в нем человека социалистически подкованного, ему неоднократно предлагали стать членом подпольных коммунистических организаций (Партии рабочих, Коммунистической египетской партии), но его всем известная ориентация удерживала ответственных лиц от такого решения… Таким было публичное лицо Хатема. Что касается его тайной жизни, то она скорее походила на черный ящик, полный увлекательных, запретных и греховных игрушек. Ночью он открывал его, чтобы насладиться, а потом плотно закрывал, стараясь забыть, сжать это странное жизненное пространство до минимума, проживая обычный день журналиста и руководителя, а ночью в постели на несколько часов предаваясь страсти. Он говорил себе, что у большинства мужчин в этом мире есть какое-то увлечение, облегчающее им тяготы жизни. Он знал высокопоставленных лиц — врачей, советников, университетских профессоров — пристрастившихся к алкоголю, гашишу, женщинам или азартным играм. И это никак не умаляло их успеха или самоуважения. Он убеждал себя, что его ориентация из этого же рода — просто необычное увлечение. Ему очень нравилась эта мысль, потому что она была удобна и возвращала ему душевное равновесие и самоуважение. Он искал стабильных отношений с постоянным любовником, чтобы, не опасаясь, удовлетворять свою похоть и давать волю своей нетрадиционной природе лишь ночью в постели. Когда он оставался в одиночестве, без любовника, его мучил соблазн, а непреходящая страсть вовлекала в унизительные ситуации. В его жизни были печальные, болезненные периоды, когда он, потеряв достоинство, был вынужден ходить на сборища геев и вести пошлые разговоры со всякими подозрительными типами и подонками, чтобы удовлетворить свою похоть и найти любовника всего на одну ночь, а потом больше никогда его не видеть. Сколько раз его обкрадывали, унижали, обманывали, а однажды даже жестоко избили в общественной бане в квартале аль-Хусейн, украли золотые часы и бумажник… После таких безумных ночей Хатем Рашид несколько дней не выходил из дома, никого не видя и ни с кем не разговаривая. Он много пил, размышлял о своей жизни, со злобой и ненавистью вспоминал отца и мать… Он говорил себе, что, если бы они уделяли хоть немного времени его воспитанию, он бы не опустился так низко. Но они удовлетворяли свои профессиональные амбиции, копили богатство и добивались славы, а его оставили на попечение слуг, которые обращались с его телом как с игрушкой. Нет, он ни в чем не упрекал Идриса и ни на секунду не сомневался, что тот искренне его любил. Ему хотелось, чтобы его отец однажды поднялся из могилы, — тогда бы он заставил его выслушать все, что о нем думает. Он встанет перед ним, встретит его твердый взгляд, его огромную фигуру и страшную трубку… И не боясь скажет: «О, великий ученый! Если ты посвятил свою жизнь гражданскому праву, зачем женился и произвел меня на свет?! Может быть, ты и гений юриспруденции, но ты точно не знаешь, что значит быть настоящим отцом… Сколько раз ты поцеловал меня за свою жизнь?.. Сколько раз сел рядом со мной, чтобы я рассказал тебе о моих проблемах?.. Ты всегда обращался со мной как с экспонатом или редким полотном, которым восхищался. Ты приобрел его, а потом вспоминал о нем только от случая к случаю, когда позволял твой плотный рабочий график, а, вспомнив, недолго рассматривал и забывал снова…» И своей матери Жанетт он скажет в лицо правду: «Ты всего лишь подавала вино в маленьком баре Латинского квартала, была бедной и необразованной, а брак с моим отцом поднял тебя по социальной лестнице так высоко, как ты и не мечтала. Но в течение следующих тридцати лет ты продолжала ненавидеть моего отца и брезговала, потому что он египтянин, а ты француженка. Ты играла роль цивилизованной европейки среди варваров, продолжала воротить нос от Египта и египтян, относилась к ним сухо и высокомерно… Твое невнимание ко мне было частью твоего отвращения к Египту. Я думаю, ты не раз изменяла моему отцу, даже уверен в этом — по крайней мере, с месье Бинаром, посольским секретарем, с которым ты часами болтала по телефону, лежа на кровати, прижимая трубку к щеке и шепча в нее, при этом лицо твое дрожало от похоти, а меня ты отсылала подальше играть со слугами… На самом деле ты шлюха, стоит только поднять руку в парижском баре, и подцепишь с десяток таких, как ты…» В эти мрачные мгновения Хатема охватывало отчаяние, его раздирало чувство унижения, и он не мог удержаться от слез, как ребенок. Иногда он думал о самоубийстве, но ему всегда не хватало решимости, чтобы совершить его… Однако сейчас он переживал один из лучших периодов: у него были уже длительные, стабильные отношения с Абд Раббу, и он сумел привязать его жизнь к своей, купив ему киоск, сняв комнату на крыше и доставляя физическое наслаждение. Он совсем перестал появляться в баре «Chez nous» и других местах для геев. Хатем настаивал на том, чтобы Абду получил образование и стал уважаемым, интеллигентным человеком, способным понимать его чувства и мысли и достойным дружбы на всю жизнь…