пустыни и продать женщину, пока не вступил в силу императрицын налог на рабов. А если старик не сможет идти, он ему ноги переломает и бросит где-нибудь у дороги. Он сам так сказал соляному контрабандисту, который заночевал рядом с ними. Ему-то, контрабандисту, я и продала яйцо. Но сначала хорошенько спряталась. В пустыне с женщинами делают ужасные вещи. Ты, может, и был рабом, но теперь больше не раб.

Мальчика озадачивала ее торопливая речь и дыхание, снова отдававшее страхом. Будучи варваром, он попытался найти ответ на это в религии.

– Если б она трудилась должным образом, как трудился я, а не просила первого встречного купить ее, не раскачивалась как безумная и не напрашивалась на побои – по рубцу на голове видно, что нрав у нее дурной, – ей тоже мог достаться добрый хозяин, который снимал бы с нее на ночь ошейник и цепь.

– Дурак ты! – вскричала вдруг девочка. – Раб, грязный варвар! – И шмыгнула прочь, прошуршав ногами по листьям.

Сарг, мало что знавший о рабстве, но признававший за луной – видную как сквозь ветви катальп, так и сквозь крылья драконов – великую волшебную силу, слегка вздрогнул и вернулся в полуразрушенный флигель.

Горжик спал широкой спиной к нему, отражая луну тугим медным браслетом у себя на руке. Посмотрев на него, Сарг снова поднял ошейник и хотел надеть его на шею, но передумал.

– Если надеть ему, он проснется, – прошептал мальчик, – но если просто примерить… – Стоя на коленях, он приложил железный обруч к толстой хозяйской шее и тут же отскочил, увидев, как вздыбилась могучая грудь. Горжик повернулся к нему лицом, открыл затуманенные сном глаза, поднял руку к подбородку. Ошейник отлетел прочь и лег (как заметил, несмотря на испуг, мальчик) почти на то же место, где лежал раньше. Долю мгновения хозяин и его собственность смотрели друг на друга и на него.

Горжик, окончательно проснувшись, прищурился. Присущая ему красота (скажем так), днем перебарывающая и шрам, и красноту глаз, и небритую челюсть, в темноте пропадала. Сарг, по своему варварскому невежеству, об этом не думал, но сейчас его впервые поразило сочетание грубой силы и уродства в хозяйском облике.

– Ты чего это, варвар?

– Вот, – сказал Сарг, только в этот миг осознав, на что он показывает. – Человек, который продал меня тебе, сказал, что эта вещь с юга, из моих родных мест. Ты знаешь мою родину? Ты там бывал?

Горжик, опустив подбородок, посмотрел на диск астролябии.

– Не знаю и знать не хочу. Ложись-ка спать, завтра нам вставать рано и ехать в Колхари из этого захолустья. – Он снова улегся, натянул край одеяла на плечо, расправил ногой упрямую складку, закрыл глаза. Мальчик лежал рядом, не шевелясь. Вскоре тяжелая, темная, схваченная браслетом рука Горжика придавила его плечо. Так лежали они – Сарг то засыпая, то просыпаясь, Горжик лишь притворяясь спящим, – и дожидались рассвета, до которого оставалось не больше пары часов.

Плезант-Вэли, май 1978

Повесть о гончарах и драконах

Метод сжатого изложения объясняется тем, что последовательность образов сосредоточивается исключительно на варварской цивилизации. Читатель должен вкладывать эти образы в память, не оспаривая пока их целесообразности – только так будет достигнут нужный эффект.

Т. С. Элиот. Предисловие к «Анабасису»[12]

1

…– Это очень хорошая мысль, мой мальчик. – Старик присел передохнуть на скамью, сложив на коленях узловатые, красные от глины руки. – Это объединит нас, как пальцы одной руки: меня, простого горшечника, что вот уже сорок лет тянет лямку в убогой мастерской этого убогого города, и благородного Альдамира, который некогда был вхож к самой малютке-императрице, – старик коснулся лба и опустил глаза к раскиданным по полу черепкам, – благодетельной владычице нашей. Не забудем и молчаливого великана-гонца, оповестившего меня о хитроумном замысле Альдамира, и детей, что будут покупать эти маленькие сокровища, играть с ними, меняться ими. Как будто у всех у нас отныне один костяк, одно сердце и одни легкие. Деньги, – произнеся это слово, старик поднял почтительно опущенные глаза, – деньги позволят это осуществить. Что бы там ни говорили, я убежден в их полезности. Я еще помню, как мы только и делали, что меняли одно на другое: один горшок на десяток яиц, другой на ячмень, третий на козье молоко. А если я хочу сыру, когда мне могут предложить только масло? Или тому, у кого есть масло, требуются не горшки, а зерно? Тяжелые были времена, а все потому, что деньги, которые можно копить, тратить мудро или глупо, которые не портятся, как яйца или масло, были запрещены. Но это было полвека назад, и незачем тебе забивать этим голову. Денежная паутина соединит нас всех: барона, его слугу, успешного ремесленника, желающего расширить дело, и детишек, чей смех будет звенеть от переулков на Шпоре до садов Саллезе…

– И продавца мячиков, которые будет тебе поставлять барон Альдамир с Гартского полуострова, – улыбнулся молодой человек.

– Конечно, Бейл. И тебя. Я простой горшечник, а ты простой подмастерье, но поверь: хотя мне под шестьдесят, а тебе и двадцати нет, это только начало для нас обоих. И ты мне понадобишься не только как продавец. Дело у нас небольшое, и приходится управляться самим…

Бейл усмехнулся при мысли о превращении в существо, у которого в жилах вместо крови струятся монеты.

– Да, – сказал старый Зуон уже в седьмой раз за утро, – деньги – полезная вещь. Столь же полезная, как письмо или общественная клоака. Как веревка и ткань, как долото и гончарный круг. И я еще помню, как все эти чудеса – не считая гончарного круга – вошли в мою жизнь, или отца моего, или деда. Тебя они окружают сызмальства, и ты не знаешь, как было без них. Рычаг да точка опоры, рычаг да точка опоры – вот что помогало возводить каменные стены и целые города. А мне, как простому человеку, делающему простую работу, подай веревку и глиняную трубу – больше ничего и не надо. Итак, – пальцы старика с глиной под ногтями сжали колени, – ты отправляешься в путешествие, Бейл. Барон Альдамир хочет, чтобы мой доверенный человек приехал к нему на юг осмотреть сады – хотел бы я знать, насколько они велики, раз он намерен собрать столько мячиков – и приглядеть за отправкой. Так делаются дела у знатных людей – значит, и нам, простым горожанам, привыкать надо. Ступай в гавань. Вещи твои уложены, рекомендательное письмо к его милости я тебе дал. Корабль отплывает после