Мне можно было даже не приглядываться, как одета незнакомка. Впрочем, такое сочетание золотого с зеленым и красным не позволит потеряться в толпе.

— Здравствуйте, добродетельный брат Этьен, я Лианса Шивонэ. Приношу глубочайшие извинения за непродуманный, неразумный и неосмотрительный поступок моего несчастного мужа — только несчастному человеку могла прийти в голову мысль о таком злодеянии. Надеюсь, ваша рана уже исцелена?

Исцеленная рана напомнила о себе короткой, но ощутимой болью в боку. Славный профессор, точнее его славная внучка, сделали все как надо, но предупредили — чувствоваться будет недели три. Прошла половина срока.

Не люблю современные церемонии, но слово «сестра» к жене такого негодяя неприменимо.

— Садитесь, горожанка Шивонэ. — Я указал на стул, выдвинутый секретарем. — Я разделяю ваше мнение о дерзости и неосмотрительности поступка вашего мужа, но непродуманным его бы не назвал: прихватить на мануфактуру заряженный свинцовник — не секундный импульс. Что вы готовы сказать еще, кроме изъявления сочувствия и извинений?

Следующие три минуты я так и не понял, скучал или наслаждался. Мальчишкой мне доводилось переодеваться конюшонком, сбегать из дома и посещать грошовые спектакли для простонародья, два гроша — стоячее место, пятак — стул. Я не скаредничал, но старался стоять, чтобы грызть орехи, кидаться скорлупой в сидящих буржуа и кокетничать с девицами. И конечно же, смотреть спектакли: «Любовь и клинок», «Кровавый амур», «Дьявол кроется в будуаре». Насколько мне известно, репертуар не изменился, просто в названия добавлено слово «добродетель». Благородные злодеи, а иногда и неблагородные разбойники рассказывали со сцены, как дошли до нынешней жизни.

Похоже, мы смотрели одни и те же спектакли.

— Обида каплей за каплей наполняла сердце несчастного, он заглушал темный голос внутри, но был бессилен. И вот однажды эта чаша…

— …излилась подобием взорвавшегося вулкана, — перебил я просительницу, повысив тон, — и пламенный поток истек, никого не щадя в своем гневе… Горожанка Шивонэ, вы хотите, чтобы ваш неосмотрительный супруг остался жить? — добавил я тоном деловых совещаний.

— Да, — прошептала она.

Похоже, пыталась выдавить слезу, но домашней репетиции оказалось недостаточно.

— Я уже позаботился об этом. На послезавтрашнем суде огласят мое мнение как пострадавшего: «Там, где не было смерти, не должно быть и казни». Не пророк, но предсказываю приговор: пожизненное штрафное колесо.

— Вы очень милосердны, благородны и добродетельны, — с чувством сказала супруга негодяя.

Я понял это чувство, точнее чувства: наигранное чувство благодарности и не скрываемое чувство, что вот это милосердие для нее как раз второстепенно.

— Но все деньги, найденные в доме, пусть их и было немного, конфискованы, — продолжила она.

— Это закон, — вздохнул я. — Работники, даже на штрафном колесе, получают жалованье. Половина причитается Городу на возмещение ущерба, половина половины — на прокорм заключенного, остальное получите вы, — договорил я официальным тоном, понимая, что это издевательство.

— Остальное — три медяка в месяц, — вздохнула Лианса, — а у меня две взрослеющие дочери, непривычные к тяжелой работе. Денег в доме, — повторила она, — и правда было немного. Я не знала, что он вымогает взятки.

Меньше всего мне хотелось шутить и спорить. Город Свободы — не то место, где мошенники могут копить. Конечно же, негодяй тратил взятки в лучших тавернах с кабинетами уединений. Потом, притащившись домой, кидал жене остатки — купи какой-нибудь наряд, может, сам покупал дорогие духи. Может, приносил сладости девчонкам.

Сама мадам, конечно, знала о занятиях мужа, но девочки не виноваты. К тому же в ее лице было что-то знакомое.

— Вы живете при мануфактуре? — спросил я

— Да, но нам велено искать другое жилье.

— Можете жить в нынешнем, — сказал я. — Будете надзирать над кухней для рабочих, советую не повторять ошибки супруга. Также я разрешаю взять в дом жильца. Копите приданое для дочерей.

Мне показалось, будто ароматы гостьи стали еще настырней, а ткань платья — ярче. Не говоря о лице. Невольно перед внутренним взором вдруг встала совсем другая женщина: за серой обтрепанностью неприметного наряда лепесточницы — внимательные глаза, чистое спокойное лицо. Не красавица, но отчего-то запомнилась.

— Гос… брат Этьен, вы столь добры и милосердны. Вы снизошли ко мне, живой вдове преступного мужа. Я…

Гостья привстала, придвинула стул.

— Вы увидели во мне несчастную женщину. Вы так добры. Так добродетельны. И… И так одиноки. Как я бы хотела вас отблагодарить!

Да, я одинок. Пожалуй, единственный плюс наступившей свободы — то, насколько просто стало развестись. Моя бывшая жена, надеюсь, счастлива.

А вот насчет «отблагодарить» — это из пошлой пьески, над которой смеются даже мальчишки. Теперь стало понятно и ее платье, и духи. Она решила дать взятку собой.

Хорошо хоть, не привела дочку! Или двух сразу.

Я позвонил в колокольчик.

— Приготовьте предписание на мануфактуру, — сказал я секретарю, — и отправьте завтра. Покажите выход горожанке Шивонэ, распорядитесь проводить до дома. Я проверю, как было исполнено мое поручение, но очень прошу вас не обращаться ко мне без необходимости. Всех благ, здоровья дочерям!

Наверное, я встал слишком порывисто — просительница прервала поток благодарностей и заструилась к выходу, шурша платьем.

Я открыл окно. Должно выветриться скоро. Снова вспомнилось, кого на одну секунду напомнило мне ее лицо. Та самая странная посетительница Головы-на-плечах с еще более странным и почти знакомым маленьким пациентом. «Почти» — не хочу признаться сам себе, что это он, потому что помочь не смогу.

Нет, она точно не смогла бы так себя вести. Она не девица. Но сохранила то, что женушки и вдовушки Города в эти годы почти не умеют хранить, — женское достоинство. Это чувствовалось во всем, даже в простом повороте головы.

Очень странная, очень интересная женщина. Ставшая хранительницей ужасной тайны. Но при этом интересная мне и без нее.

«Крошка, ты согласна?»

Длинная кошка внимательно взглянула на меня. И вдруг подняла уши, а шерсть встала дыбом.

Ничего хорошего такая реакция не предвещала.

— Брат Этьен, — быстро сказал секретарь, раскрывший дверь без ритуального стука…

АЛИНА

Утром оказалось, что Паршивец еще тощее, страшнее и покоцаннее, чем я разглядела при лунном свете. Прямо не котенок, а страх божий. А когда мы с Нико его отмыли в ручье — на удивление, мелкий недокормыш не сопротивлялся, только жмурился и уши прижимал — и вычесали репьи, от него и вовсе остался шнурок с глазами.