А уходить с работы я не хочу. Да и не могу. Эндрю только в январе открыл новое дело (третье, с тех пор как он закончил колледж), и моя зарплата нам очень нужна, по крайней мере до тех пор, пока положение его компании не станет более стабильным. Начальная фаза, реинвестиция доходов для стимуляции движения денежной наличности или еще что-то в этом роде; я честно стараюсь проявлять интерес, но как только он начинает экскурсию по своим сводным таблицам, я тут же отвлекаюсь, так что историю так до конца и не дослушала. Но это совершенно не важно, потому что я не хочу уходить с работы. Несмотря на периодические мечтания о карьере домохозяйки и сладкой жизни в стиле Джули, я просто не могу себе представить, как я буду жить без работы, даже такой занудной. Если мне целый день будет нечего делать, у меня, наверное, появится зависимость от болеутоляющих или заведется платонический, но оттого не менее опасный сетевой роман с каким-нибудь посетителем чата любителей воскресных кроссвордов «Нью-Йорк таймс» или еще чего похуже.

Но в то же время (меня это пугает, признаюсь, – ведь, несмотря на то что разводить такие сантименты совсем не в моем характере, они сидят во мне глубоко и надежно, и ничего с этим не сделаешь), я не хочу работать целый день, чтобы кто-то другой растил моего ребенка, пока я сутками просиживаю у себя в кабинете. Мы все видели, что случается с такими детьми, в этих фильмах, сделанных для показа по телевизору в восемь вечера. Да вы сами знаете. Начинается как бы весело, но слегка патетично – деточке надоело каждый вечер есть полуфабикаты, и она в восемь лет от роду начинает готовить всякие гурманские изыски (изображается нарезкой кадров с деточкой в разном антураже – в спальне, в школьном автобусе, в ванной, – но все время уткнувшейся носом в «Основы кулинарии»; а потом за игрушечным столиком рядом с ней на пластиковых стульчиках сидят куклы и кушают с пластиковых тарелочек шикарный обед из четырех блюд).

Когда в школе устраивают благотворительную распродажу пирогов, она вместо мамы сама печет трехслойный торт, пропитанный ромом (рецепт выбран самостоятельно, чтоб выглядело посложнее, по-взрослому, и чтоб никто бы не догадался, что сделано ребенком), – она знает, что у мамы нет ни времени, ни способностей испечь хоть что-нибудь, а деточка лучше умрет медленной смертью, чем появится в школе с упаковкой глазированых пончиков из супермаркета, как в прошлом году.

Но вот ей четырнадцать, и это уже не смешно, потому что теперь она болтается где-то со старшими парнями и жрет экстази прямо дома, раз никто не запрещает, но в школе все еще держится на пятерках, чтобы не вызывать подозрения у учителей или – ну да, конечно, – у родителей. И вот, наконец, в середине выпускного года, когда беспечная эгоцентричная карьеристка-мамаша уже думает, что с родительскими обязанностями она благополучно разделалась и после восемнадцати лет тяжких трудов воспитания стала свободной, испаноязычная домработница (которая любит девочку как свою собственную) оказывается единственным человеком, кто замечает, что Дженни (обычно это Дженни) не возвращалась домой из школы. Мамашка жалобно блеет офицеру полиции про тренировку по футболу, репетицию в драмкружке или еще какую-нибудь ерунду, которую Дженни ей наплела, но когда она звонит тренеру по футболу или руководителю драмкружка, ей сообщают: нет, Дженни не показывалась уже четыре месяца, а мы думали, что вы знали... В общем, деточка пропала.

И только теперь мамаша понимает, как мало внимания она уделяла ребенку, и обклеивает объявлениями фонарные столбы, и бродит в предрассветной мгле по мрачным закоулкам, куда нормальный человек поедет только с плотно закрытыми окнами и дверьми, пока ей не выпадает один шанс из миллиона в лице юного бомжа, случайно встреченного в забегаловке, – и она находит свою дочь.

Девочка живет в картонной коробке, сидит на дозе, клянчит мелочь и объедки пиццы и занимается проституцией, о чем не говорится прямо, но толсто намекается. И вот мать сжимает ее в своих объятиях, везет домой и сквозь потоки слез клянется бросить работу и никогда больше не покидать Дженни, поскольку единственной объективной причиной случившегося было то, что она выбрала карьеру в ущерб благополучию дочери. И телезритель, преимущественно женского пола, от восемнадцати до тридцати четырех, многозначительно трясет головой, понимая, какая это была чудовищная ошибка.

Так что, вы сами видите, когда родится ребенок, неполный рабочий день будет единственным выходом. Я считаю, что это идеальный компромисс. Я не буду киснуть от скуки и смогу проводить достаточно времени с ребенком. И на тренировки смогу ходить. Сами понимаете, какие могут быть тренировки, если я работаю пять дней в неделю? И каким чудовищем я себя буду чувствовать, если после восьми часов в отрыве от ребенка я буду куда-то ехать и проводить без него еще полтора часа?

Три дня в неделю – это идеально. Впрочем, если не получится – пускай будет четыре. Все равно придется приглашать няню на те дни, когда я буду дома, чтобы оставалась возможность поработать, но я абсолютно уверена, что неполный рабочий день – единственный нормальный вариант.

Именно это, друзья мои, я и собираюсь изложить сегодня Линде, разве что промолчу про тренировки и подробнее остановлюсь на необходимости проведения достаточного количества времени с ребенком.

Звонит телефон.

– Консультация по высшему образованию, Лара Стоун, – говорю я.

– Здравствуйте, Лара, это Черил Гарднер.

Черт, ну это ж надо. А ведь я ей писала, и не единожды, чтобы держать ее в курсе происходящего (Добрый день, Черил: Тик договорилась о сдаче тестов CAT на этой неделе. Добрый день, Черил: Тик решила подавать заявления в Нью-Йоркский университет, Калифорнийский университет, Коннектикут и Тринити. Добрый день, Черил: Тик сегодня решила, о чем будет писать в сочинении для Нью-Йоркского университета), но лично мы с ней беседуем в первый раз с тех пор, как нехорошо поговорили в первый школьный день.

– Добрый день, Черил, – осторожно говорю я. Ты милая женщина. Не забудь.

– Послушайте, Лара, – говорит она. – Мне сегодня утром надо быть на собрании родительской ассоциации, так что я подумала, не зайти ли сначала к вам на пару минут. Я только хочу быть в курсе того, что происходит, и задать пару вопросов, если не возражаете.

– Разумеется! – говорю я. – Я работаю все утро.

Я самая милая из всех милых женщин. Я Мисс Конгениальность.

– Отлично. Я сейчас по дороге в «Кофе-Бин», а потом еду к вам.

В десять двадцать она является – сплошной «Марк Якобс» и «Стелла Маккартни», на свежепокрашенные волосы водружены гламурные серебристые летчицкие очки, на плече висит обалденная темно-бордовая сумочка от «Биркин», а в руках два больших бумажных стаканчика кофе. Блин. Я не могу пить кофе.

Она вручает один мне, а второй ставит рядом с собой на мой стол; я поднимаюсь, чтобы поздороваться.

– Спасибо за кофе, это очень мило с вашей стороны, но я...