Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сама-то я это шоу так и не посмотрела – руки не доходили, и даже не записывала его на TiVo, но, если судить по описаниям Джули, я совершенно уверена, что более тупого шоу я в жизни не видела.
– Подала заявку. Это будет супер – моя беременность и роды моего первого ребенка в профессиональной записи в телешоу. Как будто документальный фильм про себя. – Она видит, что выражение ужаса так и не сошло с моего лица, и пытается настаивать: – Да ладно тебе, ты представь, как ты смотришь все это через двадцать лет вместе с ребенком – супер!
Не супер. Никакой не супер. Я бы повесилась, если бы моя мама захотела посмотреть со мной эти сопли и слюни.
– Джул, подожди, но ведь это будет по телевизору. Люди будут смотреть, как ты пыхтишь и тужишься... Черт, Джул, они и промежность снимают? То есть, ты хочешь сказать, тебя это не смущает?
Она закатывает глаза:
– Перестань, это же дневная передача. Никого голым не показывают. Они снимают от шеи и выше, а я буду на обезболивающих, так что вряд ли буду орать и корчиться. Это будет здорово. Это будет весело.
Я сижу и думаю, что, если это действительно произойдет, я не знаю, захочу ли я, чтобы мы оставались друзьями. Как у меня могут быть друзья, которые делают такие вещи? Это так же отвратительно – нет, это еще более отвратительно, чем иметь в друзьях участницу шоу «Холостяк» и смотреть по телевизору, как она на всю страну «влюбляется» в мужика, которого знает двадцать минут, потом – как он приходит знакомиться с ее родителями и как они сидят за столом в гостиной, а она задает ему дикие вопросы типа того, как он ее оценивает в сравнении с остальными тремя девицами и что он думает о выпавшей на его долю удаче – быть избранным Холостяком и уехать в Айдахо, или Небраску, или откуда там еще берутся двадцатитрехлетние девахи, которые хотят выйти замуж, очень хотят выйти замуж, умирают как хотят выйти замуж за этого мужика и уже видят себя, двадцатитрехлетних, в роли миссис Холостяк или Матери Детей Холостяка. Да. Однозначно, это еще более отвратительно.
– А твоих друзей они будут снимать? – спрашиваю я.
– Думаю, нет, хотя не знаю. Все зависит от того, как мы организуем вечеринку перед родами. Если я их приглашу – наверное, ты в кадр тоже попадешь. Но, по-моему, лучше снять это в более интимном варианте, только я и Джон. А ты как думаешь?
– Я думаю, что это полное безумие, но это твое дело. Я понимаю, что задела ее лучшие чувства, и мы обе молча пялимся в меню.
Я не представляю, что заказать. Пасты совсем не хочется, но больше мне здесь ничего не подходит. После того несчастного случая с курочкой вся птица вызывает у меня стойкое отвращение. И рыба тоже. И практически все красное мясо, кроме хорошо прожаренных гамбургеров, обильно политых кетчупом. О, и манго! От манго у меня начинается отрыжка. Наверное, от этих дурацких волокон. Ладно, деваться некуда, остается паста.
Захлопываю меню и поворачиваюсь обратно к Джули.
Надо разрядить обстановку. Надо использовать эту естественную паузу в разговоре и сменить тему. Надо рассказать Джули про магазин, и про Коротышку, и про то, каким засранцем оказался мой муж, и про неисчезающую выпуклость живота. Но я не могу. Я просто не могу.
– Сама мысль о родах мне кажется омерзительной, – говорю я. – Я не понимаю, почему тебе хочется, чтобы весь мир видел тебя такой... я не знаю, как сказать... такой примитивной.
Джули смотрит на меня так, будто я только что заказала на обед запеченное бескостное филе младенца.
– Мне нравится, что это так примитивно, – произносит она с глубокой обидой в голосе. – Я считаю, что это красиво. Знаешь, если убрать деньги, одежду, украшения, краску для волос и все-все-все, мы будем такими же, как пещерные женщины, и роды – единственное, что нам об этом напоминает. Мне бы хотелось иметь достаточно сил, чтобы рожать без обезболивающих. Я преклоняюсь перед женщинами, которые сами рожают. Это так... по-настоящему. Как подумаешь, что женщины тысячи лет рожали детей одним и тем же способом, – это же чудо! Магия!
Да, да, да. Магия-шмагия.
– Не старайся, не убеждает, – говорю я. – Тысячи лет руки-ноги ампутировали без ничего, кроме глотка бренди и деревяшки в зубы, чтобы язык не прикусить, и что-то я не вижу, чтобы на эту процедуру выстраивалась очередь. Не хочешь же ты сказать, что, если бы пещерной женщине предложили теплую кровать и обезболивающие, она бы не согласилась в ту же секунду. Давай по-честному – ты же не можешь не согласиться, что рожать уже просто неприлично.
Только сейчас до меня доходит, что Эндрю с Джоном замолкли, в ресторане вдруг стало совершенно тихо, и в этой тишине я во всю глотку выкрикиваю свой манифест. Люди за соседними столиками молча смотрят на меня, наверняка удивляясь, почему эта отвратительная толстуха наезжает на невинную беременную даму со своими гнусными инсинуациями. Эндрю, облокотившись о край стола, прячет лицо в ладонях.
– Впрочем, это мое личное мнение, – говорю я громко, чтобы всем было слышно. – Тебя это ни к чему не обязывает, делай как хочешь.
Думаю, такой натиск притомил Джули. Обычно, когда я говорю всякие гадости, в ответ мне достается только сочувственная улыбка «бедная-девочка-ты-не-можешь-так-думать», но на этот раз я ее, кажется, вывела из себя. Нет, погодите – все как обычно. Сочувственная улыбка.
– Знаешь, Лара, – говорит она. – Говорят, у счастливых мам – счастливые дети. Тебе будет намного легче, если ты просто сдашься и примешь все, как оно есть. Чем больше ты сопротивляешься, тем больше будет нервов и злости, а я верю, что ребенок изнутри прекрасно чувствует, что происходит с его матерью.
Нет, милочка. Вечными истинами ты меня не прошибешь.
– Понятно, – говорю я, – ну, раз я такая вредная и не собираюсь сдаваться, значит, и ребенок у меня выйдет вредный, так получается?
Эндрю поднимает голову и в ужасе смотрит на меня, тряся годовой, а я посылаю ему взгляд, ясно говорящий: лучше даже не пробуй высказывать мне сейчас свое мнение, а то пожалеешь. Он вздымает глаза к потолку, наверное, чтобы спросить Бога, за что ему опять эти испытания.
Впрочем, возможно, Джули и права, и я своему ребенку порчу нервную систему на всю жизнь. Типа яблочко от яблоньки недалеко падает. Хотя, если честно, мы ведь не выбираем, какой яблонькой родиться. С Джули все понятно – это яблоня «голден делишес», однозначно. Джон – яблонька маленькая и нежная, вроде «макинтош». Эндрю, наверное, «гранни смит» – хороший сорт, хотя для некоторых кисловат, ну а я – я, разумеется, дичок. Тут и вопросов быть не может. Интересно, что может получиться при скрещивании «гранни смит» и дичка? Это значит, что к моим ногам посыплется кислый зеленый дичок, или как?
Хорошо, прямо сейчас, на середине срока, я готова принять резолюцию. Начиная с этого момента, ради своего нерожденного ребенка и ради своего психического здоровья я намерена попытаться быть милой. Или, по крайней мере, более милой. Не может быть, чтобы это было совсем непереносимо тяжело.