Она смотрит на меня, а потом закрывает рот руками, как Бетти Буп:

– О боже, вы беременны?

Нет, нет, нет. Неужели это так заметно? Неужели все в школе знают и делают вид, что ничего не заметили? И Линда знает?

– Э-э-э, ну, разве похоже, что я бе...

Она прерывает мое блеяние жестом, говорящим, что в дальнейших объяснениях нет необходимости:

– Сколько у вас сейчас – четырнадцать, пятнадцать недель?

Я киваю, в изумлении от такой точности. Она усаживается на один из стульев перед моим столом и скрещивает на груди руки, явно крайне довольная собой.

– Я работала в регистратуре у акушера-гинеколога до того, как встретилась со Стефаном. Обычно я могу вычислить срок с точностью до дня. Это дар.

Ага. Значит, она работала. Да еще и на работе, где иногда требуется думать. Кто знал?

– Впечатляет, – говорю я. – Но здесь никто еще об этом не знает, так что мне хотелось бы...

Она улыбается и делает жест «мой-рот-на-замке».

– Не беспокойтесь. Не скажу ни одной живой душе. – Она забирает стаканчик кофе, который поставила передо мной, и выбрасывает в мусорную корзину. – Думаю, этого вам не нужно.

– Да, – говорю я, – не нужно, – вымученно улыбаюсь и вынимаю из ящика стола папку с документами Тик. Но Черил, похоже, еще не закончила с беременными откровениями.

– Я обожаю детей, – говорит она. – Когда у вас маленькие дети – это лучшее время жизни... О боже, я столько лет не общалась с маленькими. Это так здорово. Восхитительное, крохотное, беззащитное существо, которое в тебе нуждается, которое тебя любит и которое все время хочет быть с тобой... – Она на мгновение замолкает, потом вздыхает и грустно качает головой: – Это так быстро кончается. Сегодня «мама, мама, мама», а завтра, не успеешь оглянуться, как у тебя перед носом захлопывают дверь и просят уйти отсюда на хрен.

Я, честно говоря, не совсем понимаю, что на это можно сказать – наверное, «ну, может, ребенок не будет таким враждебным, если показать ему, что тебе на него не насрать» будет не самым подходящим вариантом, так что я решаю прибегнуть к помощи самокритичного юмора.

– У вас все-таки было целых тринадцать или четырнадцать лет нормальных отношений. Я не удивлюсь, если мой ребенок скажет мне «мама, я тебя ненавижу» по дороге из роддома.

– Нет, нет, нет, – говорит она. – Вы будете прекрасной мамой. Здесь, в школе, дети вас просто обожают. Тик вас очень любит. – Она замолкает и нервно ерзает на стуле. – Мне очень неловко за то, что произошло, когда мы с вами последний раз говорили. Просто я... Она от меня совершенно отдалилась, ничего не рассказывает, и это так тяжело, потому что у меня с мамой всегда были прекрасные отношения – и сейчас тоже, – и я всегда думала, что у меня с дочерью будут такие же... – Она опять вздыхает и машет рукой, как будто отгоняет дальнейшие неприятные мысли. – Во всяком случае, мне не хотелось вас в это впутывать. Просто очень тяжело видеть, как она открывается другим людям.

Извинения приняты, думаю я. С опозданием недель на шесть, но я это съем.

– Не расстраивайтесь, – говорю я. – Вы не одна такая. Я эту картину наблюдала во многих семьях, но как только детки уходят из дома и поступают в колледж, они вдруг снова начинают любить родителей. Все проходит.

– Ну что ж, – говорит она, – посмотрим.

Она явно открылась мне больше, чем собиралась. Надо сменить тему прежде, чем она сменит свое отношение.

– Ладно, – говорю я, открывая папку Тик. – Так о чем вы хотели меня спросить?

Черил обстоятельно информирует меня о том, как она наводила справки и узнала, что дети многих известных личностей из индустрии развлечений учились или сейчас учатся в Нью-Йоркском университете и что, несмотря на не лучшие позиции в рейтинге колледжей, он все же может оказаться неплохим вариантом.

Придя к этим выводам, она растрясла Стефана и Тик на долгий разговор про колледж (о чем я и так знала, потому что за день до упомянутого долгого разговора Тик прибегала ко мне в кабинет с выпученными глазами), и что, когда дочь привела ряд причин, почему она хочет в Нью-Йоркский (каковые причины я сама и соорудила при подготовке к упомянутому долгому разговору), и показала список знаменитых и преуспевающих выпускников Нью-Йоркского, которые не были знаменитыми и/или преуспевающими до поступления туда (список, для лучшей аргументации, составила тоже я), Стефан согласился, чтобы она туда пошла, если ее, конечно, примут (о чем я тоже в курсе, потому что Тик прибежала на следующий день после разговора радостная, возбужденная и долго благодарила меня за мою помощь, без которой она бы никогда не уломала отца).

После чего Черил ставит меня в известность, что семья Гарднер хочет сделать пожертвование (о чем я не знала и, честно говоря, не ожидала). Кто-то утверждал, что деточка должна все сделать сама, чтобы не чувствовать, будто учебу ей купили.

– Ну, – говорю я, пытаясь переварить новый кусочек информации, – это все меняет.

Черил улыбается. Она, подозреваю, и без меня знает, что хруст крупных денежных купюр обычно производит некоторые изменения.

– Думаю, да, – говорит она, – Собственно, я и хотела обсудить, что мы будем с этим делать.

Под этим, вероятно, имеется в виду закупка места на первом курсе следующего года. Я пролистываю свою визитницу и вытаскиваю карточку мужика из Нью-Йоркского университета, который читает сочинения абитуриентов из Лос-Анджелеса. Зовут его Эд Желлет, и он мой хороший друг. Собственно, единственный положительный момент выбора Тик в том, что у меня есть хоть какие-то связи в Нью-Йоркском университете.

– У них должен быть финансовый отдел или отдел по распределению спонсорской помощи, но я не знаю, кто у них этим занимается. Если вы позвоните этому человеку, – я постукиваю по столу карточкой Эда, – он может связать вас с ними. Просто скажите ему, что вас послала я и вы заинтересованы в том, чтобы сделать пожертвование.

Я вручаю ей карточку, и она бодро выхватывает ее у меня из рук.

– Отлично, – говорит она.

Потом смотрит на часы, сообщает, что ей пора бежать на собрание, и посылает мне на прощание воздушный поцелуй:

– Спасибо, Лара, вы прелесть.

Подойдя к двери, она оборачивается и еще раз оглядывает мой живот:

– Знаете, вам пора рассказать Линде. Если будете с этим тянуть, она сама догадается.

Не возразишь, думаю я. Спасибо.

Дверь в кабинет Линды полуоткрыта, она сидит за столом спиной ко мне и яростно стучит по клавиатуре компьютера. Услышав мое скромное постукивание, она крутится на стуле, смотрит сначала на меня, потом на часы. Я пришла точно, как мы договаривались, но прежде чем постучать, постояла у двери несколько минут, чтобы выглядеть поспокойнее. Она машет рукой, чтобы я входила.