мной приключилась – родился я у очень болтливых родителей.

Леонард долго затягивался и выдыхал дым. Затем он запустил пальцы в волосы, сказав:

– Всё-таки я не пойму, чего вы добиваетесь, расспрашивая меня о моих и чужих странностях. Или вы надеетесь услышать некую причину, по которой мама могла наглотаться таблеток, так, что ли?

– Может, и так, – ответил Карлсен.

– В таком случае время вы потратили зря. И своё, и моё.

Леонард затушил сигарету.

Карлсен покачал головой.

– Я так не думаю, – сказал он. – Вы какое направление в живописи предпочитаете?

– Ташизм[25], – бросил Леонард.

– Ну разумеется. Самое абстрактное из абстрактного, – Карлсен сделал жест в воздухе. – Любите, когда много пятен и ничего непонятно. Очень на вас похоже.

– Это психологическая импровизация. Только это психология бессознательной активности тела.

– Вот видите, у нас с вами общее увлечение. Я как раз увлекаюсь психологией, рисую с её помощью портреты людей.

– Выставляетесь где-нибудь? – сыронизировал Леонард.

– Боюсь, это всего лишь скромное хобби. Но хотите верьте, хотите нет, а ваши ответы мне очень помогли. Кажется, я начинаю понимать, о чём в действительности мог думать каждый из членов вашей семьи в кабинке фуникулёра.

Леонард нахмурился, скрестив на груди руки.

– Расскажите мне о вашей технике, если нетрудно, – попросил Адам.

Леонард вздохнул – ему надоел этот разговор – и ответил:

– Наношу слой краски, размываю его скипидаром. Затем очень быстро, без единой мысли, накладываю пятна, линии и остальное.

– Значит, при работе вы используете исключительно ваши эмоции.

– Начнёшь думать – вся работа насмарку. Ташизм подразумевает полное отключение сознания. Некоторые предпочитают выпивать перед началом работы.

– А вы? Как-то отключаетесь?

– Я использую гнев, он затмевает мысли не хуже алкоголя.

– Стало быть, конфликты в семье для вас – хорошая подпитка сил для творчества?

– Может, и так.

– А людей вы рисуете?

– В основном их и рисую.

– Из семьи уже кого-нибудь изображали?

Леонард покачал головой.

– Как бы вы изобразили вашу маму?

Леонард зачесал волосы, зевнул. Нехотя сказал:

– Красный фон, как занавес в театре. Знаете, такой тяжёлый монументальный бархат, впитавший в себя влагу и запахи. Скипидар исказил его в агонии. На нём чёрные крупные мазки, словно идёт война, затем голубые, тоньше и реже, немного желтоватых, белого совсем чуть-чуть, тут и там, можно где-то кляксу белую влепить, но потом замазать почти полностью…

– Это миссис Робинсон последних лет?

– Да, пожалуй.

Карлсен довольно кивнул.

– А какой бы она предстала в вашем исполнении, скажем, десять лет назад?

Леонард с минуту помолчал. На его губах вдруг промелькнула улыбка.

– Белый фон, – не торопясь начал он, – и всего несколько капель бледно-жёлтого и зелёного. Я бы немного потряс холст, чтобы капли растеклись, спутались, словно лимон с листиком нарезали тонкими полосками. Милый весенний дождик…

Адам Карлсен слегка нахмурился.

– Вы остро чувствуете перемены, мистер Робинсон. Скажите, вы бы так же по-разному изобразили вашу тётю Эмили, если бы рисовали её сейчас и несколько лет назад?

Леонард задумался.

– Нет, – сказал он спустя некоторое время. – Эмили всегда в одной поре. Как хвойное дерево.

– Перед вами холст. Что бы вы сейчас изобразили?

– Пожалуй… Я выберу серый фон, скипидар сделает его мрачнее и интереснее, будто небо в серых тучах. Буду добавлять помаленьку чёрный, фиолетовый – неяркий, белый, возможно, жёлтого совсем немного…

Юноша закрыл глаза и, подумав ещё немного, сказал:

– Хочется добавить красного, но тогда…

Он замолчал, качая головой.

– Тогда это уже не будет портрет вашей тёти, – подсказал Карлсен.

– Верно.

– Но эмоции вам велят добавить туда красный.

– В точку, – Леонард кивнул. – Вот поэтому я не рисую знакомых, а только лишь выдуманных людей. Тех, кого ты знаешь, тебе захочется непременно переделать на холсте, и тогда это не будет иметь ничего общего с реальностью. Теряется смысл.

– Мистер Робинсон, вам известно, что мисс Нортон принимает веронал?

Леонард помрачнел.

– Да.

– А о том, что он у неё пропал?

– В каком смысле – пропал?

– Его у неё украли.

– Это она вам сказала?

– Да.

Леонард пожал плечами:

– А зачем она вам об этом сказала?

И тут же добавил:

– Так вы полагаете, мама взяла у неё веронал, чтобы покончить с собой?

– Либо веронал украла миссис Робинсон, либо это сделал кто-то другой, – пояснил Карлсен.

– Для чего? – Леонард продолжал недоумевать.

– Мистер Робинсон, дело в том, что в день смерти вашей мамы веронал нашёлся. Его обнаружили на той самой бутылочке с ликёром, из которой пила миссис Робинсон.

Леонард выглядел потрясённым. Его переполняла целая гамма эмоций, но главным образом гнев.

Карлсен, не щадя его чувств, добавил:

– Если не миссис Робинсон себя отравила, это сделал кто-то другой. Кто-то, кто трогал бутылку после того, как ваш брат её открыл.

Леонард резко встал.

– И ты сообщаешь мне об этом, только когда уже выудил из меня всю необходимую информацию?

Тут он с силой смахнул со стола хрустальную пепельницу, та пролетела до самой стены и разбилась вдребезги.

– Ты чёртово дерьмо! – объявил Леонард в лицо Адаму. – Ты пожалеешь, что на свет родился!

Он плюнул перед собой на пол, а затем исчез из кабинета со скоростью урагана.

Часть VI

Пассажиры фуникулёра

Оставшиеся

Глава 1

Дверь кладовки распахнулась, и Карлсен с Каннингемом увидели, что Фабьены доедали сандвичи.

Месьё Фабьен восхищался:

– Maman, c’est très savoureux![26]

– Свинья на твоём багете, Антуан, ещё позавчера бегала. Мадам Пуанкаре знает толк в фермерстве. Хотите?

Жоржетта достала из ниоткуда ещё два завёрнутых в бумагу сандвича.

Карлсен и Каннингем покачали головами.

– Как хотите.

Сандвичи мгновенно испарились в одеждах.

– А вы быстро соображаете, – сказал Пол Каннингем, обращаясь к Адаму, задумчиво разглядывавшему осколки. – Сообщить об убийстве в самом конце, когда все вопросы заданы…

– Я тут ни при чём, Леонард сам подкинул мне эту идею, – прокомментировал Карлсен. – Он сказал, что ни с кем не общался уже два дня, значит, и ничего не знал о найденном вами порошке. Мисс Нортон, мистер Робинсон и его старший сын рассказали, что Леонард взрывоопасен. Я спросил у Коннора, отдал бы Леонард жизнь за свою семью, и Коннор ответил положительно. А Коннор, – подчеркнул Карлсен, – всегда говорит правду. Кроме тех случаев, когда он врёт, разумеется, но эти случаи мне все очевидны, потому что Коннор совсем не умеет врать.

– Я, пожалуй, ещё съем, – Жоржетта полезла за новым сандвичем. – Завтрак в поезде был отвратительным.

Карлсен продолжил:

– А раз Леонард обязательно заступится за семью в случае опасности, я решил начать разговор с Вероники Бёрч, сделав