В его проект входило посещение всех наиболее важных хозяйств острова, чтобы потом отправиться уже на Принсипи. Задача была не из легких: несмотря на то, что остров был маленьким, протяженность дорог, по которым можно было бы передвигаться на двуколке, составляла каких-нибудь несколько десятков километров. Большая часть засеянных земель была доступна для посещения только верхом или по морю, на каботажных судах, что курсировали вдоль побережья. Каботажные перемещения, кстати, были наиболее практичным способом добраться из города до лесных вырубок, учитывая, что их предпочтительным местом расположения была береговая линия острова. Потом хозяйства уходили дальше вверх и вглубь острова, а также еще дальше в лес до тех границ, которые определялись лишь глубиной вырубки лесной чащи и площадью засеянных земель. Глубинные районы острова представляли собой девственную сельву, ровно такую, какой португальцы увидели ее в пятнадцатом веке, с высокими вулканическими вершинами, возвышающимися над ними гигантскими заостренными вершинами гор, самой высокой из которых является Пик Сан-Томе высотой 2142 метра. Его верхняя часть различима довольно редко, будучи спрятанной под облаками и туманом. По этой центральной области, занимающей бо́льшую часть поверхности Сан-Томе, простирается королевство обо́ — запутанного, замкнутого лабиринта из огромных деревьев — хлебного, о́ки, сипо́, баобаба, фагары, мангрового дерева и бегоний. Внизу, обвивая их и отчаянно, на пределе возможностей поднимаясь по ним наверх, желая достичь света, уже за пределами этого вечного висящего покрывала, селятся подножные виды растений: лемба-лемба, древовидные и ползучие лианы, вьюны. Там, в густой траве сельвы или свисая с веток деревьев, всегда готовая к неожиданному броску, живет черная кобра, чей укус подобен смертельному поцелую — быстрый и разрывающий на части все жизненно важное в организме человека. Говорят, что единственный, кто выжил после такого укуса, это сбежавший с плантаций Монте-Кафе негр, который сейчас живет в Анголареше, без руки. Почувствовав укус, он среагировал, подобно молнии, двумя сильными и четкими ударами катаны[35]: первым он отрубил змее голову, а вторым — свою руку, ближе к локтю — и так выжил. Обо́ — это место, окутанное мраком, куда сбегали негры с плантаций, уступив охватившему их безумию, болезненной жажде свободы или бежав от кары за совершенное преступление. Чаща принимала их в свои объятия, свободные, но смертельно опасные, пропитанные густой лесной влагой и тьмой. Никто более из обладавших здравым умом не осмеливался делать и нескольких шагов вглубь этой тусклой, затопленной вселенной. Луиш-Бернарду был знаком с обо́ только по рассказам Себаштьяна, которому он успел поведать о своем желании снарядить туда экспедицию. Глаза слуги сделались круглыми от неподдельного ужаса, а голос внезапно задрожал: «Доктор, не делайте этого, ради вашего же благополучия! Там темно, там живут змеи, гремит гром, сверкает молния, там ходят призраки. Уже столько сошедших с ума черных туда уходило, но никто из них так и не вернулся: говорят, что они сами превратились в змей».

Луиш-Бернарду решил обогнуть обо и отправиться в путь морем, в левую и потом в правую сторону от города. Всего было примерно тридцать хозяйств и соответствующих «филиалов». Самые крупные из них — Риу д’Оуру, Боа Энтрада, Агва-Изе, Монте-Кафе, Дьогу Ваш, Понта-Фигу и Порту Алегре, плантации, основанные виконтом де-Маланза в крайней юго-западной части острова, прямо на линии экватора, напротив маленького островка под названием Ролаш. К крупным плантациям также относились Сан-Мигел и Санта-Маргарида, самые значимые из тех, что носили имена святых, помимо Сан-Николау, Санту-Антониу, Санта-Катарина и Санта-Аделаиде. Забавные, почти фантастические названия некоторых хозяйств не могли не обратить на себя внимание Луиша-Бернарду. Так, некоторые носили названия известных географических мест, например, Вила Реал, Азорская колония, Новая Бразилия, Новая Олинда[36], Новый Цейлон, Бомбей. Самыми необычными были названия, связанные с различными состояниями и проявлениями человека и его души: Забота, Постоянство, Надежда, Милосердие, Иллюзия, Ностальгия, а также — Богородная, Братство, Союз, Вечность. Кто знает, может быть, какой-нибудь поэт, за неимением другого занятия, был ангажирован для того, чтобы рассыпать по острову эти причудливые названия, приводя их в соответствие с мечтами их основателей. Может даже, им был Кошта Алегре, поэт, которого Луиш-Бернарду читал перед сном, любимый сын Сан-Томе, негр, черный, как ночь, сокративший себе жизнь из-за страстной любви к белой женщине, которой он посвятил, например, эти стихи:

Если рабами торгуют, о, белая моя из-за́ моря дивного,

Тогда я — невольник твой, в плену у взгляда любимого.

Или эти:

Тело мое тенью чёрною следует за твоим,

Сердцу же так хочется стать для двоих одним.

* * *

Однажды, ближе к вечеру, Луиш-Бернарду возвращался в город верхом, как обычно, в компании Висенте, который иногда помогал ему в качестве проводника и переводчика в общении с теми из местных, кто плохо говорил по-португальски, или же просто в качестве собеседника. Висенте довольно быстро научился понимать, когда хозяин был расположен к беседе, а когда не хотел говорить и предпочитал молчать, погруженный в свои мысли. Был как раз один из этих моментов, и Луиш-Бернарду ехал шагом в нескольких метрах впереди, рассеянно поглядывая на проплывавший мимо пейзаж. Они возвращались после посещения селения Носса Сеньора даж-Невеш, одного из самых дальних на острове. На этой неделе, в преддверии ожидаемых визитов на вырубки, он воспользовался имевшимся у него в распоряжении временем, чтобы посетить окружавшие город деревни, благо они, за исключением последней, находились поблизости. Помимо последнего селения, а также самого столичного города Сан-Томе, это были еще четыре деревушки — Триндаде, Мадалена, Санту-Амару и Гвадалупе. Все они располагались к востоку от города, в глубине острова, но, в среднем, в радиусе не более тридцати километров. Это были довольно тоскливые поселения, без каких-либо значимых государственных построек. Здесь жило совсем немного белых, которые занимались мелкой торговлей среди негров, выглядевших почти по-нищенски.

Проезжая мимо хижин, стоявших вдоль дороги, простых деревянных построек, покрытых пальмовыми ветками и кое-где замазанных затвердевшей на солнце грязью, Луиш-Бернарду обратил внимание на одну деталь, которая для Висенте осталась незамеченной. Губернатор остановил лошадь и стал смотреть на детей, которые плескались рядом с их хижиной в небольшом, стекавшем с гор ручье дождевой воды. Из самого жилища, через отверстие, сделанное в ветхой крыше, вверх поднимался дым, смешиваясь с густыми лесными запахами. Наружу вышла мать игравших детей, женщина неопределенного возраста в ярком длинном до пят одеянии красно-желтого цвета. Луиш-Бернарду поприветствовал ее, на что та ответила односложным и непонятным ему словом. Висенте поторопился заговорить с ней на креольском, сказав ей что-то, что заставило женщину обратить внимание на Луиша-Бернарду. Чуть испуганно, опустив голову в знак уважения, она продолжала произносить какие-то по-прежнему непонятные ему слова. Сам не очень понимая, чего он хотел, губернатор продолжал смотреть, теперь снова на детей, которые, в свою очередь, перестали играть и чего-то ждали. Решившись, наконец, Луиш-Бернарду сказал слуге, чтобы тот объяснил женщине, что он хочет посмотреть ее дом. Висенте сделал круглые глаза, но он настоял: «Скажи ей!» Услышав просьбу, женщина разразилась бесконечной тарабарщиной, объясняя что-то и показывая попеременно то на дом, то на ведущую из города дорогу.