Дракон посмотрит на него недоуменно, пожмет плечами.

– Вы думаете, я шутил насчет мятежа? Это теперь опять моя граница, пожар на ней мне не нужен. – И добавит: – А еще я имел глупость обещать это одному… покойнику, да. Вот спрашивается, почему я всю жизнь имею дело с мертвецами, а?

Развернется и пойдет себе, не дожидаясь ответа.

А через два дня Дана позовет к себе молодой глава рода Токугава. Пригласит во внутренние покои, предложит сесть напротив. Оба Хонды, Окубо и Красный дьявол Ии[11], останутся снаружи, во внешней приемной, на расстоянии жеста, но не голоса. Даже женщина не покажется из-за перегородки.

Сколько, сколько Дан их видел – наследников, раздавленных тяжестью наследства, отцовской тенью. Дом Ода рухнул так. И Такеда, и многие другие. Будет ли так здесь? Возможно, что и нет.

Самому Дану легче: его сыновьям нужно быть только хорошими командирами своим войскам и хорошими управляющими своим владениям. Как оно и есть.

– Господин владетель Асано, – кланяется собеседник, – я безмерно рад тому, что такой человек, как вы, называет меня своим старшим союзником. Но радость моя достигнет всех небес, если такой человек, как вы, позволит считать его моим наследственным вассалом.

Надо же.

– Я, – продолжает Хидэтада, – восстанавливаю старый административный совет, частью которого вы некогда были… и чрезвычайно хотел бы вновь видеть вас там.

Вот к чему были те слова о деньгах и власти, вот к чему… Сколько стоит независимость в стране, у которой снова есть правитель? И рискнут ли Асано желать большего? И хотят ли Асано желать большего?

Невидимый дым ест глаза.

Дан кланяется в пол и говорит все нужные слова восхищения и благодарности – а между ними спрашивает: не делалось ли такое предложение еще одному человеку?

Нет, отвечают ему. Не делалось. У того человека очень много дел – сначала в Айдзу, потом за морем… Важных и нужных для страны дел, а потом, когда придет время, с ним, наверное, случится что-нибудь подходящее.

Хидэтада что-то ловит в его лице – и улыбается, впервые за весь разговор.

– Не беспокойтесь, Нагамаса-доно. Я сказал ему это теми же словами две недели назад.

Дан не очень уверен, что понимает правильно. Он старый человек и вырос, как выяснилось, в другое время.

– Простите…

– Дядюшка пожал плечами и поведал мне, что внешняя оборона моего замка в Эдо в настоящий момент представляет собой крупноячеистое решето. Он мне льстил, – поясняет Хидэтада. – Он так с отцом разговаривал. Они очень хорошо ладили друг с другом. Надеюсь, мы будем ладить не хуже.

– Но вы не шутили, – констатирует Асано Нагамаса и добавляет после маленькой паузы: – Мой господин.

– Так и он не шутил. Вернее, в этом и заключается смысл шутки, все говорят только правду, – пожимает плечами будущий сёгун Присолнечной.

Потому что он им непременно станет. Останется ли – посмотрим. Дан знает: он сделает все от него зависящее, чтобы остался. Он в последний раз смотрит на невидимую карту и качает головой – как бы и чем бы ни закончилась игра, все-таки, все-таки ему повезло с крепостью Кимхэ.

1601 год, зима

Тумана над рекой давно не было, осень сменилась зимой, но они еще держались. Пока еще удавалось держаться. Сохранять позиции. Выдвинуться противник не позволял, но и сам в наступление не шел. У Мотами и Дата не хватило бы для этого войск – даже вместе. Датэ, правда, не тот, что ожидался. Будь тот – неизвестно, как повернулись бы дела. Сигезанэ достаточно сдерживать Уэсуги.

У Датэ и Уэсуги – сходные гербы, с воробьями. Оба семейства ведут свой род от Фудзивара. Малые птахи на гербах сильных и воинственных кланов. Но перепутает их лишь чужак, не знающий здешних земель. А еще радом с фамильными «воробьями» Уэсуги поднимают знамя с девизом «справедливость». И оно пока не пало.

Будь жив Иэясу – может, и склонилось бы это знамя. Тогда бы точно знали, что сопротивление бессмысленно. Кроме того, они могли бы просчитать действия старого тануки. Он не стал бы уничтожать клан, по крайней мере сейчас. Унизил бы, ограбил – но сохранил. Потому что уничтожать Уэсуги, пока сам непрочно сидишь – себе дороже.

Теперь же власть перешла к Хидэтаде, о котором известно лишь, что он проиграл клану Санада. Позорно проиграл, с десятикратно превосходящими силами. Неизвестно, удержится ли он у власти, даже с поддержкой Дата. А значит, есть смысл сражаться.

Разумеется, у советника Наоэ есть свои люди в столице, – плохим бы он был советником, если б их не было, – однако вести с юга доходили плохо. Может, Сигезанэ и не в силах захватить Айдзу, но блокировать регион он был вполне способен. Но отсутствие новостей тоже позволяет делать выводы: нет вестей от Исиды – значит, скорее всего, нет и самого Исиды. Одноглазый еще не вернулся на север – значит, там, в стане сторонников Токугавы, нет спокойствия, нет единства. И дозорные Уэсуги смотрят в сторону реки.

Пока однажды не замечают, как на той стороне на открытое пространство выдвигается небольшой отряд. Собственно, это и отрядом-то назвать трудно: пешие слуги и служанки, окружающие паланкин. Всадники охраны. Один из них кричит, что княгиня Уэсуги следует в Айдзу из столицы.

Глава дозора, тот из вассалов Кагэкацу, кто сумел прикрыть отход арьергарда и теперь охраняет границу, слушает с подозрением. И медлит с ответом. Слишком похоже на уловку. Регент, более чем благосклонный к Уэсуги, предпочитал при этом держать О-Кику-химэ в столице. С какой стати ее отпустят враги? Нет, скорее, Сигезанэ, наскучив этим стоянием, измыслил возможность проникнуть на территорию противника. Не пропускать? Но остается ничтожная вероятность, что посланник не лжет. Тогда химэ-сама будет нанесено тяжелейшее оскорбление. Таким же оскорблением будет требование выйти из паланкина, открыться чужим глазам. Чем требовать такое, лучше сразу вспороть себе живот. К переправе подъезжает женщина в мужской одежде, и ее самурай узнает сразу. Ведь это жена его ближайшего друга.

– Это не ловушка, Кейдзи-доно, – говорит она. – Химэ-сама и впрямь возвращается.

О-Сэн, супруга советника, старше своей госпожи, ей уже за сорок, но здоровье ее не в пример крепче, что и позволяет проделать путь от Киото верхом, даже по зимнему времени.

Маэда Кейдзи оборачивается, приказывает своим опустить оружие и, тоном ниже, – немедля отправить гонца к господину Наоэ.

О-Кику уехала в столицу по принуждению. О-Сэн, верная вассальному долгу, – добровольно, чтобы поддержать свою госпожу. Наоэ – наследственные советники Уэсуги, долг для них превыше всего, и О-Сэн – дочь предыдущего советника, ее кузен Хигути Канэцугу получил эту фамилию, лишь вступив с ней в брак. Ее никто не удерживал в Киото, и О-Сэн изредка удавалось навещать владения Уэсуги – когда хворали дочери. Там же она родила сына – позднего, супруги уже и не надеялись на это. А потом вновь неизменно возвращалась в Киото – служить опорой госпоже, глазами своему мужу. Но это было, когда Уэсуги владели Этиго, в Айдзу она не была ни разу.