на Доске почета у нее — улыбка, и волосы густым разливом по плечам — раскинулось море широко. И легкая осанка — ну, это спортивная юность, тело помнит лучше, чем мозги.

Но ей плевать, она собой не интересовалась, она по поведению была не актер, а зритель — нет, даже так: осветитель. И эта безбрежная улыбка ее была — не ослеплять, а освещать того, кто сейчас на сцене.

Дружить с такой — одно везенье.

— Лена притащит золото, — пробормотала Шура невзначай, хотя была суеверна и заранее прогнозы не выдавала. Но вовсе не поэтому она прикусила язык, а потому что выдала нечаянно Володе: все это время она думала не о его проблемах с Инной, а совсем о другом.

Но Володя запросто переключался с дела на любовь и наоборот:

— Куда ей, вот отодвинула ты Грязнову, дура, вот бы кто золото припер.

— Грязнова — да, но у нее, знаешь, вены начали болеть, я ей сбавила нагрузки.

— «Вены начали болеть»! — передразнил Володя. — Ну, начали, и что? Золото успела бы притащить.

— А потом? — пристыдила Шура.

Володя махнул рукой, с этими блаженными разговаривать... Он подумал и еще ей припомнил:

— А с Чешихиной тоже!.. Какая была девка!

— Чешихина родила.

— А то я не знаю! Ты мне лучше про это не напоминай, мне тебя сразу удавить хочется. Чешихина сама жалеет, что пришла к тебе советоваться. Она же колебалась, а ты, тренер называется, нет, у меня до сих пор двигатель отказывает, как я подумаю, ты сама, собственноручно, отправила ее рожать!

— Спорт — дело временное, а ребенок — это жизнь! — угрюмо буркнула Шура.

— Да для нее вся жизнь как раз и была спорт! Я уже не говорю, во сколько она нам обошлась!

— Вы все рабовладельцы!

— А ты как думала? Это ж всё деньги, каждый спортсмен — это продукт, товар, его произвести надо, от правды не уйдешь, как бы красиво вы это ни называли. Гуманисты, твою!.. Весь ваш гуманизм — демагогия!

— Не пропадут твои деньги: она вернется. Примеров сколько хочешь.

— Молчи уж! — рявкнул Володя и был прав: ну что спорить! Им поздно менять убеждения, каждый добывал их для себя кровью жизни.

Шура не презирала ничуть конкретную арифметику выгоды и отдачи — Володину систему счисления, но ее опыт преподал ей другую математику, и она не хуже Володиной помогала ей выжить. Каждый выживает как умеет.

Она и просто идя по улице заглядывала в лица, словно подавала встречным сигналы, как маяк: ребята, не теряйте надежды, берег есть, не опускайте рук, плывите!

И сама искала среди встречных лиц хоть одно на сотню — с этим знаком: «есть» (есть смысл жизни? — она не могла бы это обозначить с такой определенностью). Этот знак — вера? — помогал ей и самой держаться.

Шура не сердилась на Володю — ни за профессиональные упреки, ни — тем более — за эти ложные обвинения, что она, злодейка, настроила против него свою подругу Инну — нет, Володька не дурак, и знает он отлично, что врет, но уж больно это сладко — воображать себя жертвой и страдать, а Шура стерпит это его удовольствие, она великодушная.

Потом — спортивные игры.

Краски и запахи чужой страны тревожат, будто только народился на свет и познаешь, как новенький, его незнакомый облик. Все чувства начеку — как в детстве, когда еще не притерпелся к миру и ощущал все его колючие шерстинки.

Спортсмены — внутри пружина: по первому знаку ринутся кошачьим прыжком на малейший шорох события; их юные лица затаили охотничьи взгляды в засаде: не этот ли мой?..

Шура давно ничего не ждет и не ищет. Зато у нее друзей полмира.

— Франтишек! Привет, как дела?

— Ба, и ты здесь! Ну замечательно, подружка!

Старые однополчане.

— Шура! Ви геет ес дир?[1]

Головокружительное чувство: там и сям по планете рассеяны кровные твои товарищи и не дадут пропасть.

— Стефано! Моритури те салютант![2]

На таких встречах братаются с первого взгляда. Один только Игорь — из спортивного журнала — доверие экономит. Шура, стукнувшись несколько раз о стенку его «вы», взмолилась:

— Игорь, ну не могу я тебе «вы» говорить!

Не может она ему «вы» говорить, потому что он хороший, кажется, человек: смотрит, слушает, себя не выпячивает. А в конце даже напился, по-русски так, неосторожно, и вышел на круг плясать.

Переводчица Лори владела русским в совершенстве, вплоть до «снимите польта». Кажется, это она рассказала про солдатскую смекалку: «Когда рядовой Петров, израсходовав все патроны, был окружен тридцатью противниками, вооруженными до зубов, он смекнул: это конец!» Анекдоты так и сыпались отовсюду.

И — старты... От спринтерских стартов Шура получила энергетический импульс (взвивается внутренний огонь, кровь стучится в кончики пальцев): выстрел — сорвались, несутся — десять секунд — напряжение нечеловеческое в их жилах, в их мышцах — дыхание твое пресекается — финиш! — резко отпускает... Проступают, как отдача от выстрела, слезы. Несколько стартов — и энергетическое насыщение. Но, когда бежали свои, Шура не могла брать, она отдавала. До изнеможения, до обескровления сердца. Она не могла бы объяснить, как делится своей энергией с тем, кто на старте, но губы у нее синели.

Это многие чувствуют, не она одна. Ее воспитанница Лена попросила ее перевести немецкому атлету Юргену, чтоб он смотрел, когда Лена выходит на старт.

— Когда бежишь — в чей-то преданный взгляд — есть силы, и победишь...

И какому еще тренеру скажет такое доверчивый воспитанник? Воспитанник, животный организм, выкормленный и выращенный специально для олимпийских побед...

...Блеснули у Юргена глаза диким светом, в такие глаза можно бежать.

И она бежала! Хотя, конечно, не могла их видеть, но и вслепую знала, в какой миг после финиша ей можно терять сознание — подхватят сильные руки, поднимут, понесут, сотрут со щеки счастливые слезы победы.

Учись мудрости у детей.

Шура тоже устроила такой «преданный помогающий взгляд» одному человеку, который был мил ее сердцу.

Да, оказался вот мил,