В такие моменты, как этот, люди не думают об обидах.

В такие моменты, как этот, они внезапно вспоминают о Боге, вернее, о том, что он может всё-таки существовать, и поскольку обращаться больше не к кому, просят о помощи именно его. Не столько о помощи, наверное, сколько о чуде.

Поэтому я молюсь. Всё то время, пока мы едем по Ванкуверским пробкам, я вымаливаю жизнь у Бога, верить в которого отказалась шесть лет  назад:

Боже, если ты всё-таки есть, оставь мне хотя бы Кая! Нельзя толкать человека на самый страшный из всех доступных ему  грехов, нельзя его так испытывать, нет в нас столько сил!  Мы просто люди…

И Бог был либо добр в тот день, либо особенно внимателен к отчаянным просьбам.

Это самая большая больница в городе, вторая по величине в Канаде. Среди её профильных направлений - травматология и трансплантация органов. Когда-то я проходила в ней практику и молилась о том, чтобы никто из моих близких никогда в неё не попадал. Это одно из лучших лечебных учреждений, на её счету десятки тысяч сложнейших операций и спасённых жизней, но везёт не всем.

Я не иду по больнице и даже не бегу, а ломлюсь, наталкиваясь на людей и истерично припоминая, где находится нужный мне блок, отделение, бокс.

Когда вижу человека, с которым прожила больше семнадцати лет лежащим на больничной кровати в трубках, повязках, кислородной маске и пятнах крови, я не помню, почему сегодня утром мы не вышли из дома вместе, почему я была там, где была, а не с ним рядом, почему в тот злополучный мартовский день он был не со мной, а в чёртовой гостинице.

Кай, похоже, без сознания. Запёкшаяся кровь повсюду - на волосах, на части свободной от бинтов кожи и на них самих. Только теперь я замечаю, что мой супруг в палате не один – с ним его Герда. В её руках ватный тампон и пластиковый контейнер с водой - она подчёркнуто осторожно стирает кровавые разводы с шеи и части груди моего мужа. Я останавливаюсь, как вкопанная, у дверного проёма, и не могу сдвинуться с места - ни миллиметра вперёд.

Факт её нахождения здесь не удивителен, скорее, он закономерен, ожидаем, да практически неизбежен. Что меня удивляет и одновременно бьёт – это нежность, источаемая кончиками её пальцев, аккуратно водящих ватой по его груди. Я бы взяла бинт - он грубее и быстрее справится с задачей.

Делаю шаг назад, два, три, и ещё несколько. Теперь я достаточно далеко от них, но по какой-то необъяснимой причине уйти не могу, как и оторвать глаз от рук Герды.  Она оставляет вату в пластиковой ванночке и медленно, с чувством проводит освободившейся ладонью по волосам на груди моего мужа. Там где она касается его, ровно в тех же местах я ощущаю жжение, затем острую боль. Она совсем не такая, какой била меня смерть Немиа, это нечто совсем другое, иного уровня и масштаба. Ребёнок был родным, но мужчина в реанимационном боксе не только родной, он… смысл. Суть меня и  всего во мне.

Я начинаю двигаться и с каждым шагом делаю это быстрее. Мои щёки сухие, но я отчётливо слышу, как истошно воет моя душа – я здесь должна была быть всё это время, мои руки должны оттирать его кровь, мой язык и губы молиться о нём.

И я молюсь без остановки, шепчу, раз за разом, все удержавшиеся в памяти молитвы и их обрывки, прошу об одном – о жизни.

Шарю глазами по стенам в поисках контейнеров с перевязочным материалом, нахожу марлевые тампоны, антисептики для раствора, мою руки, обрабатываю санитайзером. Подхожу, отбираю у другой пары женских рук вату и выбрасываю. Не произнеся ни слова, она отходит в сторону, уступив мне моё законное место.

И я отмываю его так, как только жена способна отмыть своего мужа от боли: пропуская сквозь пальцы любовь, покаяние, прощение и молитвы к Богу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я слышу голоса: матери Кая, Лейфа, Дженны и даже Адити. Среди них есть и незнакомые, но фраза «она не в себе» произнесена кем-то из тех, кого я знаю. Мне всё равно.

Вскоре мне говорят, что я должна покинуть помещение, потому что Кая будут готовить к операции.

- К какой операции? - спрашиваю одну их двух женщин, ту, у которой лицо дружелюбнее.

- Вам всё расскажет врач.

- Где его найти?

Мне объясняют, и я снова бегу, впрочем зря, потому что говорить со мной никто не намерен – все заняты и нервно твердят, что я «не могу здесь находиться». Я шарю глазами в поисках хотя бы одного знакомого лица – однокурсников во время учёбы в медицинской школе было много. Себастьян, парень из Квебека, никогда не учился вместе со мной, но мы проходили резидентуру в одной больнице и иногда пересекались. В эту минуту я жалею, что ни разу не удосужилась хотя бы выпить с ним кофе - он приглашал, и  сейчас эти совместные воспоминания могли бы мне помочь. Вероятно, он читает немую мольбу в моих глазах, потому что легонько кивает и через время появляется с папкой в руках. Прежде чем дать мне ответы спрашивает:

- Это твой муж?

- Да.

- Значит, я верно предположил. Видел вас однажды на снимке в газете.

Я раскрываю папку с протоколами уже проведённых исследований, но Себастьян мудрее, чем я могла бы предположить:

- Он в порядке, Виктория. Ничего угрожающего жизни нет: ни тяжёлых черепно-мозговых, ни кровотечений, ни серьёзных повреждений внутренних органов.

- Что есть?

- Ушиб мозга средней степени тяжести, сломанные рёбра, перелом бедра, многочисленные ушибы, гематомы.

- Перелом бедра?

- Да, там всё серьёзно – кость раздробило. Сейчас его будут оперировать.

- Насколько серьёзно?

- Вплоть до инвалидности.

Инвалидность не смерть, я ехала сюда с другими мыслями, и сейчас рада даже таким новостям – главное, живой и будет жить.

- Все травмы с левой стороны – машина, вылетев с трассы, приземлилась на левый бок – это был самый сильный удар, потом его крутило, но относительно удачно.  Главное, не было лобового столкновения. И ещё момент: в его крови алкоголь. Много.

Я закрываю глаза, Себастьян вынимает из моих рук папку:

- Вы уже в разводе… или сейчас разводитесь?

- Почему спрашиваешь?

- Кто-то из родственников потребовал не пускать тебя к пациенту. Если официально вы ещё не разведены, их просьба незаконна.