– А что с нашими треками? – спросил я.

– Они принадлежат «Атлантик Рекордз». Я не брал с тебя за студийное время.

– Я оплачу тебе студийное время! Мне нужны эти записи!

– Это их главное требование. Они не хотят твою девчонку на радио.

– Кто «они», Ахмет? – надавил я.

Ахмет сделал паузу, но на мой вопрос не ответил.

– Я боюсь за тебя, парень. И на твоем месте я бы отступился. Ты многого добился в этом бизнесе. И успехом обязан только своему таланту. Люди и дальше будут слушать твои песни. Затаись! Не высовывайся. Занимайся своим делом и ни во что другое не лезь.

– Во что другое? Ахмет, мне нужны эти треки! – уперся я.

У «Майнфилд» ничего, кроме них, не было. Я не мог бросить ребят, оставив их ни с чем.

– Извини, Бенни. Мне действительно жаль, что так вышло. Мне пора. Не пропадай!

– Ахмет, погоди! Что случилось? Что все это значит?

Гудок указал мне, что разговор окончен, но я был слишком потрясен, чтобы повесить трубку. Я стоял, прижав ее к уху и слушая пульсирующую ноту. Это была фа. Фа… Famiglia – «семья»… Я растерялся: что же мне делать? Подумал было позвонить Эстер, но тут же отверг эту идею. Эстер была на работе. И что бы я ей сказал? «Помните, вы говорили мне, что в этом городе решают, кому работать, а кому нет, гангстеры? Так вот, вы были правы. Они не желают вас слышать на радио. И я, увы, ничего не могу поделать». Хотя Ахмет выразился по-другому: «Я бы предпочел перейти дорогу гангстеру, чем политику». Что это, черт подери, значит?

Отец и Сэл находились в Вегасе. Они уехали туда в тот день, когда я начал названивать Ахмету, хотя и сам подумывал смыться. Вегас был открытым городом. То есть открытой зоной для организованной преступности. Ни границ, ни семейного контроля. Сэл потерял свои инвестиции на Кубе, а «Тре Вите» на Фримонт-стрит только открылся. «Тре Вите» – «Три жизни»… Бо Джонсон, Мод Александер, а теперь и Эстер Майн. Три человека, три жизни, связанные между собой и уничтоженные только потому, что имели отношение к Сэлу?

Я не рассказал отцу о своем визите к дяде. И, насколько мне было известно, он так и не сходил к врачу. А еще я не сообщил отцу ни о пробе Эстер в «Атлантик», ни об успешной сессии записи в субботу. Я ничего этого ему не рассказал. А теперь и рассказывать было нечего. Меня переполняла ярость бессилия из-за всего того, чего я не знал, не мог сделать и, похоже, не мог изменить. Я швырнул телефонную трубку, схватил ключи и шляпу и вихрем слетел с лестницы, полный решимости получить от Ахмета свои треки вкупе с объяснением.

К тому времени, как я вошел в дверь «Атлантик Рекордз», я отрепетировал все, что собирался сказать. Я тщательно спланировал свою атаку и произвел в голове все расчеты. Мне нужно было оплатить время записи, мастеринг и продюсирование треков, остаться без которых я не мог.

– Он ушел, мистер Ламент, – сказала секретарша, когда я попросил ее о встрече с Ахметом.

– Я разговаривал с ним всего час назад.

– Должно быть, он позвонил вам перед самым уходом. Его здесь нет, мистер Ламент.

Я уставился на девушку, пытаясь определить, говорит она правду или лжет. Я досаждал ей своими звонками, и она явно не испытывала ко мне большой симпатии. Но секретарша не дрогнула под моим сердитым взглядом.

– Тогда проводите меня к Джерри, – потребовал я.

– Его тоже нет. Но мистер Эртегюн предупредил, что вы можете зайти. У меня для вас кое-что есть.

Секретарша наклонилась, а когда выпрямилась, я увидел в ее руках маленькую белую коробочку. К ней прилагался конверт, на котором было написано мое имя. Не отходя от секретарского стола, я открыл его и обнаружил внутри простой листок – без печатного заголовка, как на почтовой бумаге, и даже без даты.

Бенни,

Это твое, безо всяких условий и обязательств. Том сделал для тебя несколько лаковых дисков. Я не хотел упоминать об этом по телефону. Единственное, о чем я тебя прошу взамен, – не вмешивай во все это «Атлантик».

Удачи тебе,

А.

В коробочке лежало несколько десятидюймовых лаковых дисков. Без лейбла, без объяснений. На гладких белых картонных конвертах кто-то черным карандашом написал «’’МАЙНФИЛД” ⁄ Образцы», названия песен и мое имя.

Секретарша наблюдала за мной.

– Вы, наверное, захотите сделать копии. В коробочке лежит еще визитка. Коннор не берет крупные заказы, но работает быстро, и человек он надежный, – тихо проговорила она.

Я, пораженный, только кивнул и поспешил на улицу. Я не дал себе времени на раздумья, а сразу же последовал по адресу, указанному на визитке, в студию записи на виниле. Она располагалась в складском помещении в Бруклине, неподалеку от доков на Верхнем заливе. Я еще дважды перечитал адрес и удостоверился, что пришел в нужное место. Еще десять минут мне потребовалось, чтобы найти Коннора. Я опознал его студию по виниловой пластинке, приклеенной на наружной двери. Дверь была открыта, Коннор находился внутри. Передо мной предстал поджарый парень в грязной белой майке, с перчатками на руках и сигаретой в зубах. Но он кивнул, когда я объяснил ему, за чем пожаловал.

– У вас имеется контрольная запись?

Я тоже кивнул.

– Давайте послушаем, что у вас там. Только чтобы убедиться, что оно того стоит. Вы даже не представляете себе, как много людей загорается, а потом бросает это дело, – сказал Коннор, жуя сигарету.

В его бруклинском английском проскальзывал провинциальный акцент – такое сочетание я часто слышал в детстве. Я подошел к проигрывателю – идеально чистому, в отличие от владельца. И, включив его, поставил иголку на дорожку первого контрольного диска. Мы прослушали его весь. И не только его, но и все остальные диски из коробочки. Коннор сновал туда-сюда, заправляя машины и регулируя их работу, пока я стоял, засунув руки в карманы, и обдумывал свои возможности. Там были записи «Берегись» и «Мне не нужен ни один парень». Причем в двух версиях – под аккомпанемент одного пианино и с инструментовкой, которую мы добавили с группой. «Крошка» звучала лучше, чем мне запомнилось, а на последнем диске оказалась записана «Бомба Джонсон» в моем незатейливом исполнении. Я пометил белые конверты идентификационными номерами, отпечатанными на дисках, и убрал их обратно в коробку.

– Это чертовски здорово! – выразил свое мнение Коннор. – Похоже на работу Тома.

Я промолчал. Меня ведь попросили не вмешивать «Атлантик».

– А что насчет лейбла? – спросил Коннор.

Я в ответ нахмурился. Парень подошел к своему рабочему столу и протянул мне листок с белыми кругами.

– Для сорокапяток. Какой лейбл вы хотите видеть на них? Распишите. Я оформлю все в лучшем виде, но мне нужно знать, чего именно вы хотите.