Я полежала немного для закрепления эффекта. Мне было так хорошо, что я сама чуть в сон не нырнула. Вовремя выдернула себя. Заставила встать. Ползала чуть ли не на коленях, собирая «улики» — вещи свои. Кое-как оделась, туфли в руки — и деру.

По коридору кралась, как вор. Босиком, на голове, наверное, черт знает что. А еще у меня горели губы и тело. Но я старалась об этом не думать. Лучше вообще все мысли выкинуть вон.

Я зашла в комнату и рухнула на кровать. Жаль, она не такая большая, как у Одинцова. А то бы руки-ноги в стороны разбросала, как звезда.

— Что, так хорошо было? — подала из темноты голос Анька. Черт, я о ней забыла, поэтому вздрогнула. Могла бы и взвизгнуть, но у меня на это сил не было.

— Мн-н-н… — то ли промычала, то ли прохрипела в ответ.

— Видать, да, — вела свой репортаж Анька. Сурдопереводчик мой. — Хорош, видать. Раз ты в себя прийти не можешь.

Я не хотела об этом говорить. Ни с кем. Это… совершенно личное, абсолютно интимное. И дело даже не в сексе, а… в большем, гораздо большем. Что-то такое было в нашем единении. Это как луч солнца прикасается к обожженной коже. Очень чувствительно и больно, несмотря на то, что прекрасно и крышесносно.

Сейчас или никогда. Последний секс на земле — другого не будет. Очень правильно, словно Одинцов — тот самый мужчина, которого женщина ждет всю свою жизнь. Мифический принц на белом коне, что мчится, чтобы освободить из темницы, разрушить чары, умыкнуть у Кощея Бессмертного. Так я это чувствовала. Дурочка романтичная. Мне ли не знать…

— Ну, а теперь молись, чтобы он ничего не помнил наутро. Как в прошлый раз, — доносится откуда-то из потусторонности Анькин голос. — Пусть страдает амнезией. Он свою миссию выполнил — раскрепостил тебя. Теперь можно и озаботиться поиском кандидата в мужья. Ничего, мы тебе такого мужчину найдем — закачаешься!

Не хотела я никакого мужчину! Зачем они мне? Выполнить дурацкий квест за восемьдесят дней? Мало ли что я несла Мише в ярости? Обижена я на него была. А сдуру еще и не такое можно наговорить. Вряд ли он вообще запомнил мои бредовые речи.

И я бы хотела, чтобы Одинцов помнил. Не знаю, как в глаза ему посмотрю, но пусть бы он помнил. Как говорил «моя». Как целовал и любил так, что рвал в клочья все обиды и непонимания между нами…Словно и не было десяти лет разлуки.

Я содрогнулась, понимая, что… не нужно было мне закрывать этот старый долг. Слишком уж он оказался… не старым, а живым и настоящим. Так не переворачивают страницу, оставляя прошлое позади. Так начинаю писать новую летопись совершенно другой, желательно счастливой жизни.

— Я домой хочу, — прервала я Анькины наполеоновские планы по захвату мужского населения планеты.

— Нельзя, дорогая. Сразу все поймут, что что-то случилось.

— Плевать. Заболела. Аппендицит. Воспаление легких. Что угодно.

— Не наговаривай на себя и не притягивай всякую заразу к себе! И вообще! Что ты выдумала? Тебя должно плющить от сексуальной удовлетворенности, а ты в депрессию впадаешь. Что, зацепил? Или жалеешь?

— Нет. Не жалею, — это правда. Я бы снова поступила точно так же, если бы кто-то очень умный отмотал день в обратную сторону. Это те ощущения, которые я хотела бы переживать снова и снова. И плевать, что отходняк после этого слишком болезненный.

— Ну тогда закрывай глаза и спи. Нам еще проверить нужно, так ли он после пьянок ничего не помнит, твой Одинцов.

— Ладно, — вздохнула я. — Тогда заткнись, Ань. А то слишком много болтаешь. Я люблю засыпать в тишине.

— Подумаешь! — фыркнула Анька, повернулась на бок, к стене, и закрыла рот.

Где-то тикали часы. Противно. Слишком громко. Но вставать я не стала. Прокручивала еще и еще раз все, что случилось в комнате Одинцова. Задыхалась от остроты проплывающих перед внутренним взором картинок. Мучила себя, пока не уснула темным тяжелым сном без сновидений. Да они мне и не нужны были: то, что случилось, ярче и колоритнее любого сна.

Одинцов

Я проснулся ближе к рассвету. Егорова сбежала. Как тогда. Прислушиваюсь к себе. Ощущаю пустоту — бездонную космическую пустошь, где темно и нет звезд. Но во второй раз не так больно, наверное. К тому же, в прошлый раз больно было немного позже. А просыпался я в радужных чувствах и с улыбкой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне на десять лет больше, поэтому я могу мыслить здраво. Что там ее подружка шипела? О каких-то восьмидесяти днях. На что в этот раз подписалась моя сумасшедшая Егорова? Каждый день — по мужику? Я лишу ее этой прекрасной возможности. И уж если она надумала выиграть пари, она его проиграет. А я выиграю. И там уж посмотрим, кто кого. В этот раз я сдаваться не собираюсь. И дуться, как обиженный мальчик, тоже.

Хочет игр по-взрослому? Будут ей игры. Главное — не выдавать себя. Думаю, она убеждена, что когда я пью, то ничего не помню. Старая байка, которая помогла в прошлый раз удержать мне лицо, сыграет злую шутку. И никаких компромиссов.

Видит бог или небеса, или что там есть свыше, я пытался ей сказать, кто она для меня. Жаль, Лика меня не услышала. Но это не смертельно.

В прошлый раз я трусливо сдался. Сегодня — ни за что.

Я встаю с постели. Принимаю душ. Заставляю себя натянуть улыбку. В какой-то момент понимаю: хорошее настроение если и не пришло, то очень близко.

На базе отдыха — тихо. Все спят, я надеюсь. Здесь не пионерский лагерь, поэтому никого рано утром поднимать не будут, хотя мелькает шальная мысль: врубить музыку повеселее и посмотреть на заспанные страдающие рожи. Но я милосерден, пусть досматривают сладкие сны.

Не удержавшись, заглядываю в комнату к Егоровой. Спит. И подружка ее тоже. Замечательно. Могла и удрать под шумок — с Лики станется выкинуть фортель. Но это все равно ничего бы не изменило.

Я распоряжаюсь на счет завтрака. Поколебавшись, достаю из холодильника сок — хватит с меня вчерашнего буйства, и, закинув ноги на стол, как ковбой, принимаюсь ждать, когда проснется готовый к разврату народ.

Это даже забавно и смешно. Нет, определенно: у меня отличное настроение. Опережать на пару шагов противника — всегда радостно. Егорова, где ты там? Я готов разыграть для тебя великолепное шоу алкоголика со стажем, когда «ничего не знаю, ничего не помню».