Одинцов

Она сбежала, пока эти идиоты разыгрывали специально подготовленный для меня монтаж. Лика в нем не участвовала. Наверное, не удостоилась чести. И пока меня не было, она испарилась.

Не знаю, что я чувствовал. Разочарование — да. Но бешенство — три раза да. Я обыскал каждый угол — нет ее. Осталось лишь как ревнивому козлу заглянуть в каждую комнату. Но я в таком состоянии был, что пошел бы, ей-богу.

— Ищешь королеву своих грез? — кажется, Немолякиной больше наливать нельзя. Покачивает ее знатно. Куда Георг смотрит? Или специально подпаивает? Ей же три капли достаточно. Или вообще можно не наливать — собственной дури сверх меры. — А я знаю, где она!

Я молчу. Если сейчас выкажу свой интерес, не отвяжусь. Или потом выклюет весь мозг.

— У себя она, Отелло! — хихикает сестра. — Готовится к жаркой встрече.

Интересно, с кем? Крышку на моей кастрюле уже рвет под паром. Сейчас вылетит со звоном.

— Ты бы больше не пила, Жень. А то потом плохо будет наутро.

— Ты невыносим, — вздыхает сестра. — Да нормально мне, поверь. Весело! Не то что некоторым!

Она удаляется, а я даже не провожаю ее взглядом. Не до того мне сейчас абсолютно. Я крадусь к комнате Егоровой. Дожился.

Я хотел постучать, честно. Но дверь у нее была приоткрыта, и я решил заглянуть. То, что я увидел, дара речи лишило. Хорошо, что говорить не нужно.

Это какое-то таинство, когда женщина надевает красивое белье. Неспешные движения, коварство пальцев, что разглаживают кружево…

Я стоял, замерев. Не в силах оторвать взгляд. Прошел испытание от начала до конца. Флюгер пел песню ветра, указывая верное направление. Он готовился выдержать шквал, неистовство непогоды со стойкостью закаленной стали, испытанной в схватках со стихией.

Где-то там звучали голоса. Я рисковал быть пойманным на горячем, но плевал на все с высокой колокольни. С места меня даже апокалипсис вряд ли сдвинул бы.

Она приготовилась. К свиданию? Красивое белье, прическа, сарафанчик. Туфли на высоком каблуке. Духи. Села и приготовилась ждать. Поглядывала на часы. Я ломал голову, куда спрятаться, чтобы наблюдать. Не пропустить. И открутить голову любому, кто посмеет на нее посягнуть.

А потом меня осенило: может, все это ради меня? Нет, я, конечно, самонадеянный осел, но вдруг? И вообще: моя комната — лучший наблюдательный пункт. Весь коридор просматривается, как на ладони. Успею ее поймать, куда бы она не намылилась.

И я сбегаю в собственную комнату, занимаю наблюдательный пункт у двери. Стою как чертов шпион, мониторю коридор. Надо было и здесь камер натыкать, не пришлось бы глаза ломать и нервы портить.

Народ постепенно подтягивался. Хлопали двери. Кто-то целовался. Веселая вальпургиева ночка предстоит. А я ждал. Лика не шла. Неужели мимо?.. А может, плюнуть и самому к ней?.. Меня сдерживало лишь то, что в комнате она не одна. Анька. Подруга ее. Кстати, вернулась.

А потом… Я глазам не поверил. Она вытолкала мою Егорову в коридор. Вот же сводница! Они о чем-то припирались у двери, но отсюда ничего не слышно. Дорого бы я отдал сейчас за эльфийские уши!

Анька волоком потянула Лику по коридору. Я замер. Ноги к полу приросли.

— Сейчас или никогда! — прошипела подруга. — Помни про восемьдесят дней! Давай! — и подтолкнула Лику к моей двери.

Горечь обожгла губы. Ничего не изменилось. Ужас десятилетней давности догнал меня. Снова пари? Что ж, наверное, все правильно. Но кто я такой, чтобы отказаться от Егоровой сейчас? Сейчас, когда все мои чувства обострены до кинжальной остроты?

Я кинулся к окну. Больно ударился ногой обо что-то в темноте. С трудом удержался от мата. Слезы брызнули из глаз. Ничего, я потерплю. Плевать. Я смотрел в окно и каждым нервом слышал, как отворяется моя дверь. Запах духов всколыхнул воздух.

Я бы слышал шаги. Но их не было. И тогда я медленно повернулся. Лика стояла в проеме. Темно. Лишь фигура смутно виднеется от полоски света, что заглядывает в комнату из коридора.

— Ты мой подарок? — спросил негромко, старательно ворочая языком, как пьяный.

Она не шевельнулась. И тогда я сам подошел к ней и закрыл дверь на замок.

— Значит, подарок, — прошептал в лицо, скрытое темнотой.

На секунду стало страшно. Вдруг это не она? Руками прикоснулся к волосам. Пальцами провел по скулам и губам. Лика. Ее я узнаю из тысячи женщин. И запах. Ее запах — немного горький и низкий, как звуки саксофона, пьянящий и чуть-чуть развратный. Возбуждающий до мушек в глазах.

Она дернулась и попыталась уклониться. Сбежать? Ну уж нет! Не для того я так долго ждал! Мои губы прикоснулись к ее. И все. Взрыв. Сумасшествие. Неистовство. Бешеный круговорот, омут, что полностью лишает мыслей, оставляя лишь инстинкты.

Я гладил ее и прижимал к себе. Пьянел и пил ее податливость, как коллекционное вино.

— Моя! — шелестел платьем, добираясь до кружевного белья. Как хорошо, что я рассмотрел его раньше. Сейчас, в темноте, воображение живо дорисовывало то, чего я не мог видеть глазами.

Ее руки сдирали с меня рубашку и футболку, пальцы чертили зигзаги по коже, обрисовывая мускулы. Меня трясло, словно через тело пропустили высоковольтный разряд.

Я избавлял ее от одежды постепенно. Жалил поцелуями, высекая искры и стоны. Горячая. Желанная. Самая лучшая. Исключительная. Мой индпошив.

Мы повалились на кровать, на прохладное покрывало. Сплетались руками, ногами, губами и никак не могли остановиться. Безумие. Тягучее, как патока или мед. Это было прекрасно.

Я дарил ей любовь. Распахнулся настежь. Упивался ее чувственным наслаждением и хотел давать, дарить, опустошаться без остатка. Лишь бы она была счастлива. Я бы отдал ей все, сердце бы вынул из груди, если б она захотела…

— Будь моим, — попросила она робко, обессиленная, обласканная, любимая. И я не посмел ей отказать. Слился с нею. Любил телом до тех пор, пока экстаз не порвал нас в клочья, до криков, до стонов, до закушенных в обоюдной страсти губ.

— Моя, — припечатал я ее дрожь бедром. Собственнически закинул ногу и прижал к себе. Устроил на своем плече Ликину голову. Слушал дыхание. Пил ее запах и отрубился. Наглухо. Будто провалился в бездну.

Лика

Я лежала тихо, как срубленная ветка. В полутумане, обессиленная, наполненная чувственной негой по самую макушку. Сашка прижимал меня к себе руками и ногой, собственнически перекинутой через мои бедра.

— Моя! — шептал он яростно и впечатывал губы в шею. А я не смела шевелиться, подчиняясь его силе и неистовству.

Я слышала, как он жадно втягивает воздух, будто не может надышаться, и мечтала, чтобы он наконец уснул.

— Не уходи, — очень четко произнес Одинцов перед тем, как отрубиться. У него очень явственная грань между бодрствованием и сном: во сне тело у Одинцова расслабляется, и дышит он по-другому. Глубже и медленнее.