Лика

Проспала я долго. Может, еще бы дольше предавалась сну, если б не Георг.

— Сестра, я беспокоюсь, — выдал он, как только я ответила на его звонок. — У тебя все в порядке? А то уже скоро обед, а ты не завтракала.

Можно подумать, кто-то от этого умирал.

— У меня выходной, и я сплю, — буркнула, не открывая глаз.

— Значит пора подниматься, умываться, показаться в обществе и развлечься напоследок: туда-сюда — и мы уезжаем.

Это было бы идеально: встать, нырнуть в автобус, спрятаться на заднем сиденье и смыться домой, под свою привычную квартирную «крышу». Но это слишком уж неправильно. К тому же, не сегодня так завтра придется с Одинцовым нос к носу столкнуться.

— Давай, давай! — подбадривает меня голос Георга.

И я дала. Королевы выходят не так торжественно, как я появилась перед глазами сообщества. Кто-то присвистнул, кто-то вздохнул. А кто-то и злой взгляд мне отправил. Но это девушки — значит нормально.

Я намеренно не смотрела по сторонам. Плыла целенаправленно к столику, где восседала Анька и махала мне так, что слепой бы увидел ее жестикуляцию.

— Рука оторвется, — предрекла ей участь, не снимая улыбку с лица. Анька фыркнула. Эту таким не проймешь.

— Смотри, сколько вкусностей я для тебя приготовила. Всего понемногу взяла.

Ну, да. Гусыню перед рождественским убоем нужно откормить. Сердце пыталось пробить ребра и вырваться на волю.

— Лика, — пророкотал голос Одинцова у меня над головой. Я дернулась непроизвольно. Это сильнее меня. На таких-то нервах. И с лицом со своим ничего не могла сделать: испуг, я так понимаю, отразился на нем во всей красе. Я медленно повернулась. Выдохнула, как перед прыжком в ледяную прорубь, и посмотрела Одинцову в лицо. Я даже улыбнуться попыталась.

— Александр Сергеевич, — голос, однако, звучал отлично. Немного развратно, я бы сказала. Низко и с хрипотцой. Фу такой быть.

— Как спалось, что снилось? — интересно, он всем такие вопросы задавал или повезло мне индивидуально?

— Без задних ног, как положено, — мне неудобно сидеть в пол-оборота, а Одинцов не спешит ни присесть, ни встать так, чтобы шея не отваливалась.

У него на жестких губах улыбка. А в глазах — слишком много трезвости. На какую-то секунду мне становится страшно. Мне кажется: он помнит все, а сейчас комедию разыгрывает.

— А ты как себя чувствуешь? — спрашиваю чересчур заботливо и машу рукой, чтобы присаживался рядом. Анька на своем стуле аж подпрыгивает, но хорошо хоть рот не открывает. Спасибо ей за это. Перекрестный разговор я бы не вынесла.

Одинцов грациозно усаживается рядом. В руках у него — стакан с соком. Он салютует мне.

— Нормально чувствую. Сегодня не пью.

А затем склоняется близко-близко. Так, что я чувствую его дыхание.

— Я вчера… нормально себя вел? Не приставал? Не чудил? — спрашивает доверительно. И глаза у него добрые-добрые. Слегка виноватые даже. Словно он кается, но не жалеет.

— Н-нет, — блею, обмирая. Так живо я представляю, как мы «чудили» вместе.

— Точно? — настаивает он, смотрит в глаза мне пытливо, а потом вздыхает. — Ничего не помню. Точнее, почти ничего не помню. Как шашлыки ели — да, а потом — нет. Нельзя пить, — морщится почти страдальчески.

Анька чуть в ладоши не хлопает. Так и хочется ей кулак показать. Предателей не надо — подруга одной мимикой может выдать меня с головой.

— Все хорошо, — бормочу и прячу глаза. Лучше ему не заглядывать в мои глубины. — Праздник для того и существует, чтобы расслабиться, повеселиться.

Кто меня за язык тянет? Дура дурой!

— А ты, Егорова, повеселилась? Расслабилась? — пронизывает он меня взглядом насквозь. И снова меня накрывает нереальностью, словно есть только он и я. С трудом стряхиваю с себя оцепенение.

— Конечно, — клею улыбку от уха до уха. — Как и все.

Кто-то окликает Одинцова, он отвлекается, а затем уходит, кивнув, и я наконец-то могу выдохнуть.

— Фух, — радуется Анька. — Кажется, пронесло! Что-то я труханула даже, когда он так настойчиво допытывался. Подумала: помнит, гад! Издевается лишь!

Я ковыряюсь в салатах, пытаюсь проглотить что-нибудь, но аппетита у меня нет. Потом поднимаю взгляд на подругу.

— Даже если он и помнит, то предпочитает, как и тогда, делать вид, что ничего не было. Наверное, ему так удобно, Ань. Ну, это на случай, если у него после пьянки мозги не отшибло.

Анька затыкается. Смотрит на меня внимательно. Почти как Одинцов недавно.

— Лик, а ты что, жалеешь, что ли? Лучше было бы, если б он помнил, да?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я пожимаю плечами. Какая теперь разница? Я не знаю, что бы ему говорила, если бы он спросил меня сейчас, что я делала ночью в его комнате. Пришлось бы врать. А так… все довольны, ничего не произошло. Будем и дальше жить, радоваться, махать платочками и улыбаться.

Нужно перешагнуть. Забыть. Только глупое сердце не хочет слушать голос разума. У сердца чувства. Сердце не хочет и не может забыть. Ни ту ночь десять лет назад, ни вчерашнюю. Предполагалось, что я поставлю точку. Отпущу ситуацию.

На самом деле, я запуталась еще больше. Аньке лишь об этом говорить не собираюсь. Для нее это по-другому видится. Ни к чему не обязывающий секс. Возможность вычеркнуть и забыть. Но все не так. Я никогда не была склонна к легкости в отношениях. У меня кроме Одинцова и Миши никого и никогда не было. Я не могла изменять мужу, хоть он и доставал меня порой. А после его измен имела полное право наставить рога, но ни разу не сделала этого. Ни от обиды, ни из желания отомстить.

Я и с Одинцовым вчера… Потому что хотела… Не знаю, что хотела. Может, разочароваться. А получилось наоборот. Я ни за что не признаюсь Аньке, что с Мишей я и сотой доли не испытывала того, что вчера с Одинцовым. И, может, поэтому я сейчас в жутком раздрае. Но что сделано, то сделано. Одинцов не помнит, я сделаю вид, что ничего не было. Завтра выйду на работу — и все пойдет по-старому. Он будет руководить, я — улыбаться покупателям.