– Говорят, что воев за стену ты поведешь? – выступил вперед Прям.

– Да.

Смотрят вызывающе, но удивление мало-помалу сходит на «нет». Высшей почести и славы достоин боец, сразивший цвет полуночного войска. Встанет ли еще Брюнсдюр-ангенн? Кто не признает очевидного – просто упрямец. Нет ничего зазорного встать под начало такого умельца. Безрод молча оглядел каждого.

– В воеводы не лез. И за собой никого силком не потяну, – мрачно буркнул Безрод.

Молчали. Сивый внимательно оглядел каждого.

– Ты? – повернулся к Моряю.

Моряй силен и крепок, а с мечом – ровно братья родные, на двоих одна душа. Молодец сдержанно кивнул, отошел.

– Ты? – Безрод кивнул Пряму.

Прям очень быстр, может, потому и не ранен до сих пор. Да и нрав его под стать имени. Не кривит и не юлит, черное называет черным, белое – белым. Прям кивнул и отошел к ложу собираться.

– Ты? – Сивый поглядел на Щелка.

Щелк обоерук. В одной руке меч, в другой секира, секира свистит, меч поет. В бою страшен. Щелк постоял-постоял, подошел ближе, пристально посмотрел в глаза Безроду, холодно ухмыльнулся и кивнул. Нравился Щелку этот невзрачный, седой вой. Нос бит-перебит, глаза холодны, то ли серые, то ли синие, губы поджаты. И весь ровно стальной сизью отливает.

– Ты? – спросил Рядяшу.

– Обижаешь! – Здоровяк словно того и ждал. Выступил вперед, молодецки расправил необъятную грудь, и смешливо добавил. – Да за тебя, отец родной, хоть в огонь, хоть в воду!

Дружинные грянули сердечным смехом.

– В воду, только в воду, – криво улыбнулся Безрод.

Усыновлять начать что ли? Сначала Люндаллен, потом Гремляш. Теперь вот косая сажень в плечах в сыновья набивается. Кстати, как там Гремляш? Видел несколько дней назад. Был ранен, однако жив. Справиться бы надо.

– Ты? – повернулся к Любу.

Этому сшибка – мать родная. Назвать бы не Люб, а Лют, но до этого еще дойдет, если голову не сложит. Юркий, верткий, чисто живчик под пальцем. А с виду – дурак дураком. Хорошо, что только с виду. С таким играть сядешь – без штанов уйдешь.

– Да я уже собрался, – потянулся, будто спросонок, зевнул, прищурился. Глядит одним глазом хитро-хитро. Ранен в шею, но легко. Рук хватит перечесть не раненых. – Спать лягу. Разбудите.

– Вы?

Трое братьев Неслухов, огромные, словно из камня тесаные, переглянулись и кивнули. Этих только пусти в драку! Пока враг не поляжет, либо самих не порубят, Неслухи будут мечами крушить. Про них говорили, будто заливает им кровью глаза во время битвы, и если кончатся все враги, как бы сослепу за своих не принялись. А так и не скажешь. Увальни увальнями.

– Ты?

Млеч Багрец молчал. Отказаться – как бы трусом не сочли, но и ходить под началом человека, который попробовал твоего сапога, не с руки. Стоял Багрец и губу жевал. Наконец, поднял глаза и коротко мотнул головой. Нет!

– Ты под моим сапогом был, безродина, – скривился Багрец. – А я под твой не пойду.

Сивый молча кивнул.

– Ты?..

– Ты?..

– Ты?..

Коряга, не дожидаясь очереди, вышел на середину и громыхнул:

– Я пойду!

Безрод оглянулся. Помрачнел и коротко мотнул головой. Нет!

– Почему?

Сивый подошел близко-близко, как тогда на поляне, когда млеч едва не убил, и молча поглядел в синие глаза, темные от непроходящей злобы. И, усмехнувшись, еще раз мотнул головой. Нет!

Млечу не дали вспыхнуть. Сразу несколько человек оттащили Корягу в угол. И не успел Безрод отвернуться от млечского конца амбара, как из угла донесся хриплый голос:

– Не срами, воевода, млечскую сторону! Меня возьми. Сапогов я тебе не дарил, стар уже сапогами разбрасываться. Об одном прошу – не срами нашу сторону!

Вперед вышел сухой, неприметный боец, невзрачный, ровно мышь. Тоже сив, лицо словно топором рублено, одни углы. Безрод пригляделся. Зверь, что на рожон не лезет – опаснее всего.

– Злы млечи – да! Так ведь и подрубили нас под корень! Жен-детей не стризновали, там, на пепелище оставили. Душа кровавыми слезами плачет, от скорби вредоумие подступает. И помереть бы, да смерть не берет, ровно издевается. Меня возьми, вой.

Сивый кивнул. Спорить не стал, но остался при своем. Ни одного из восьмерых битейщиков с собой не отобрал. Свое горе не должно множить чужого. Проще простого обозлиться на белый свет и косить всех одной косой, будто заливной лужок.

– Ты?..

– Ты?..

– Ты?..

Отобранные времени терять не стали, разбрелись по амбару собираться. Дел невпроворот, нужно справу подготовить, отоспаться, набраться сил. Вряд ли все уйдут за одну ночь. Придется уходить в несколько приемов. Дело трудное, да и вождь непрост! Только посмотри в глаза – аж мороз пробирает, холоден и спокоен.

Безрод перебрал в амбаре всех. На досадливые взгляды внимания не обращал, на мрачные оскорбления и ухом не вел, только раз фыркнул и ощерился. Должно получиться, больно задумка красива. Тычок, поди, от запаха боли совсем сдал. И Босоног должен увидеть спокойную жизнь, чтобы отец и мать вволю надышались запахом счастья. И Стюженю спокойное житье станет вовсе не лишним, и Перегужу, и Долгачу…

Сивый торопился. Воям не только собраться, еще и выспаться нужно. За амбаром последовали овин и дружинная изба. А когда уходил из дружинной избы, где вовсю шли приготовления к вылазке, будто в спину толкнуло что-то. Сивый замер на пороге, оглянулся и взглядом уперся в чьи-то глаза, сверкавшие в полутемном углу ровно светочи.

– И ты. – Безрод, почему-то уверенный, что все делает правильно, показал пальцем в темноту.

Некто вышел на свет и широко улыбнулся. Гремляш. Сивый до сих пор чувствовал зуд меж лопаток, будто на самом деле огрели по спине ладонью. Совсем парень выздоровел. Могуч, силен, девки, наверное, покоя не знают. А зачем им покой, когда такие молодцы по земле ходят?

– Уж не чаял. Думал, мимо пройдешь. – Голосище-то о-го-го! Густ, будто мед.

– И прошел бы. Чего на глаза не явился?

– Хочу последним стать. Последний удачу приносит.

Удачу? Что там про счастливую долю Стюжень говорил? Безрод усмехнулся, поглядим.

– Хотел – станешь. Последним со стены уйдешь. Для злосчастья дверь за собой закроешь.

Парни собирались до вечерней зари. В амбаре, в овине и дружинной избе стоял глухой, ровный гул. Мечи, секиры, луки, топоры, ножи, стрелы, тетивы, копейные наконечники прятали в один мешок из вощеной шкуры, полушубки, шапки, рубахи, сапоги – в другой. Безрод придумал хитрую штуку. Оружие крепко стягивали веревкой, чтобы не гремело, потом кузнечным поддувалом наполняли мешок воздухом, туго затягивали под горлышко и тут же обмазывали смолой со всех сторон. Получался воздушный пузырь. Плыть поможет. В смоле также пачкали штаны и рубахи, не должно быть в воде белых пятен. Вои боярских дружин, раненые и те, кто оставался, с тоской поглядывали на отчаянную дружину. Впрочем, на стене тоже кому-то стоять нужно.