Безрод ни слова не проронил. Сверкал глазами исподлобья, и думал странные вещи. Пора бы волос подкоротить. Зарос, чисто медведь.

Новоявленного воеводу старик нашел на заднем дворе. Где же еще ему быть? Стюжень присел рядом, набросил Безроду на плечи принесенную верховку.

– Люди знают? Сказал?

Сивый покачал головой. Не знают. Пусть спят.

– Все понять пытаешься? Да не получается?

– Не получается.

– А ты, сердешный, князя обычной меркой не меряй. В душу не заглядывай – замутит, в думы не ныряй – утонешь. Княжье сердце – к богам дорога, десница князя – шуйца Ратника, слыхал про такое? – И совсем тихо добавил. – Смирился Отвада с потерей, но второй раз видеть родное лицо посеченным не желает.

– Когда на плес ходил, так вроде ничего было. Руби, секи, не жаль. – Сивый глядел на звездное небо, свободное от серых зимних облаков, и ухмылялся.

Старик промолчал. Все Безрод понимает, да только полыхает в груди злая память, и поздняя осень ее не студит, и кусачий снег не леденит.

– Воев сам подбери. Злым глазом не косись, хорошее помни.

Безрод усмехнулся. Верховный втолковывает, ровно дитяте, да уж пусть. Тоже не сразу посох взял. Сначала за меч держался. Знает, что говорит.

– От своего деда слыхал. Говорил старый, будто летает счастье по небу, точно птица. У кого низко, словно ласточка, у кого высоко, ровно сокол, а иным доля сама дорожку переходит в людском обличье. Ходят вокруг тебя люди, и вроде люди как люди, а только кто-то из них твоя доля счастливая. Пропадать станешь – руку подаст, биться станешь – одним человеком дело поправишь. Только найди. В глаза гляди.

Ну, в глаза, так в глаза. Сивый смотрел туда, где восходит солнце. Может и впрямь счастливая доля по двору ходит, от ран морщится? Может и впрямь чей-то щит прикроет от шальной стрелы, а всего один боец решит исход войны? И догонит он свое счастье молочное, уплывшее на Дубининой ладье. Чье обличье примет доля?

– И сдается мне, что найдешь ты свою удачу. Столько прошел, столько вынес, для пустяка ли боги хранят?

Видение вспомнилось. После битвы с оттнирами на заставе, когда вся дружина полегла, Безрод и увидел тот памятный вещий сон. Лежал тогда в ладейке и качался на волнах, роняя кровь в соленую воду. То ли укачало, то ли усталость одолела – навалилась, будто снежный ком, погребла, сморила. А в забытьи привиделся тот воитель. Бородища во всю грудь, простая рубаха на ветру полощется, глаза светлые, лучистые, глядят прямо, да так, что стужа пробирает. Присел рядом на скамью, взялся за весла, улыбнулся, а лодка вперед так и полетела:

– Куда бежишь, бестолочь? Для чего? Все выжить пытаешься, а для чего тебе жить? Может быть, не доделал чего? Или не долюбил кого? Ты кругом оглянись! То не море-окиян вокруг без дна и берегов – то жизнь твоя. Куда глаз ни кинь, всюду пусто и пристать некуда. И всякая сторона с другою одинакова, иди куда хочешь! Сгинешь в бескрайних просторах и будто в воду канешь. Даже следа не останется на морской глади. Всю жизнь землю топтал, а под ноги и не глядел, самого главного не увидел! Земля ведь кровью напоена, плотью напитана, потому и родит. И хоть высуши, хоть пожги, превозможет, а родит. А ты? Всех порубишь, всех превозможешь, самого на костер положат, но добрым словом никто не вспомнит и после тебя ничего не останется. Так и проходишь свой век в темноте да тумане. Знаю, знаю, что жизнь не в радость, а смерть не в тягость. Непросто тебе, не горит в душе огонь, холодно там и неуютно. Все знаю. Знаю, что помереть не боишься, и даже мне твой конец неведом… но оглянись кругом. Солнце встало, облака бегут по небу, море волнуется, ветер дышит. Жизнь идет вперед и никого не ждет… ждет… ждет…

Тот вещий сон перевернул все вверх дном, перетряхнул, будто суму со скарбом. Как если бы шел по жизни с закрытыми глазами, а потом открыл в одночасье. Никогда не смотрел внутрь себя. А чего туда смотреть? Страшно там. Пусто. Холодно. Мрачно. А если поглядеть на себя со стороны, что увидишь? Бредет по земле неприкаянный человек, лицом страшен, к жизни равнодушен, к смерти беспечен, лишний раз не улыбнется, словом добрым не согреет. Берет жизни, сколько дается, а за лишний день и руки не протянет. Куда идет – сам не знает. Девки стороной обходят, боятся. Страшен больно. Глазом холоден. Одна вот сходила замуж, да недалеко ушла. Сгинула вскорости. Отца-матери не знал, всю дружину потерял, теперь выходит, дважды сирота. Пусто в душе и холодно, самому неуютно.

Сивый прошел в амбар и повалился на ложе как был, не раздеваясь. И уснул без задних ног, ровно отмахал бегом от зари до зари.

Утром полуночник пошел на приступ. Сивый со всеми стоял на стене, двоих скинул, одному дал влезть, дождался замаха и мгновением позже ударил сам. Косым ударом распорол оттнира сплеча. Попробовался на быстроту. Тяжеловато еще. Тянут раны. Бок заныл, спина заплакала, грудь заголосила, не так остро, как раньше – тупо. Терпимо. Приглядывался к воям, косил глазом туда-сюда. Отбились. Потеряли троих.

И в амбаре к парням приглядывался. На того поглядел, к тому приценился. После полудня нашел Отваду на стене.

– Долг за тобой, князь. – Безрод уставился прямо в глаза, не мигая.

– Долг? Отдал вроде.

– Мое золото.

Князь помолчал, грозно шевеля усами-бородой.

– Сколько было в кошеле?

– На полную справу.

– А те говорили на четырех коней!

– От кого про коней слыхал, с теми и толкуй. Мне мое отдай.

– А на что тебе деньги?

– То моя печаль.

– Справу я дам.

– Сам куплю. Сроду у чужих не одалживался.

Отваде будто оглоблей под дых заехало. Глаза выкатил, грудь расперло, будто вдохнул и задержал дыхание, едва сердце не остановилось. Потом выдохнул, взгляд потух. Безрод чужой. Нужно привыкнуть к тому, что лицо родное, да речи чужие. Едкие, колючие, каждая бьет прямо в сердце, ровно кол осиновый нечисти загоняет. Кивнул, подозвал кого-то из бояр, и тот мигом достал из поясной сумки нужное золото. Сивый, не прощаясь, повернулся и ушел.

В оружейном конце у лучного мастера купил тугой лучище. Долго выбирал. На вес пробовал, к руке прикладывал, вымерял, даже слушал, как звенит. Жаль, не осталось времени под себя заказать. К луку прикупил три вязанки всяких стрел. А когда уходил, взгляд упал на полушубок мастера. Стрельник сильно удивился. Только-только справил, еще ни разу не надел. Почесал в затылке, да и продал вместе со стрелами, если просит. У кузнеца Сивый купил отличный нож, у веревочника – пятьдесят локтей веревки. В усмарском конце купил несколько бычьих шкур, сшитых в мешок, вываренных в жире и выдержанных в воске. Такие воды не боятся, ни пресной, ни морской. У знахаря купил сушеных жил и костяных игл раны сшивать.

Заполдень принес все в амбар, а дружинные стоят молчаливы и насуплены, ровно ждут, не дождутся. Им собираться – раз чихнуть, на всем готовом сидят.