Его горячие пальцы соскользнули с лица девушки.

– Ты молчишь, Саша? Скажи что-нибудь. Скажи хотя бы, что я дурак. Кстати, это будет правдой.

– Ты дурак, Рэймонд Кофи! Если бы ты знал, что было со мной там... Если бы знал, в каком дерьме побывала твоя любимая Саша – может, тогда твоя любовь не была бы такой пылкой, а? Хочешь, я тебе расскажу? Про Хромосому и Кривую Сару, про козла Мухтарганиева, про то, как и с кем я жила эти семь лет...

Там, где недавно были пальцы Рэя, теперь возникли его губы.

– Не надо, замолчи! Замолчи... Ты можешь рассказать, если хочешь... только я думаю, что ты этого не хочешь. А мне все равно, понимаешь? Ты ничего этим не изменишь: я все равно буду тебя любить. Даже сильнее... Я еще не сказал тебе, как зовут моего сына. Его зовут Александр. Я надеялся, что родится девочка...

– Ты дурак! Дурак... А еще я тебя люблю – наверное, потому, что сама дура. Поцелуй меня...

За «утренним кофе», который имел место вскоре после воскресного полудня, они весело щебетали, вспоминая «дела давно минувших дней». Рэй никуда не торопился, его единственной на сегодня деловой встречей был ужин с партнерами. А Александра – тем более.

Словом, у Александры в то утро были все основания выглядеть довольной и счастливой. И только мимолетное воспоминание о Борисе Феликсовиче чуть-чуть углубило складку на ее высоком лбу.

Будто прочитав ее мысли, Рэй тоже нахмурился.

– Саша, я должен тебе сказать... Тот человек... ты понимаешь, о ком я говорю... Он здесь, в Москве. Стал большой шишкой.

– Вот как! Знаешь, Рэй, же этот человек меня интересует.

– Он тебя интересует?!

– Нет, не в том смысле, о котором ты подумал. Жемчужников был моей болезнью, дурным сном, от которого я не могла очнуться семь лет. Но я вылечилась, Рэй. Так что ты знаешь о нем?

– Я встречался с ним. Недавно.

– В самом деле? Как это было? Расскажи.

– Это был прием для иностранных бизнесменов. Я знал, что он там будет, но не мог не поехать. Пришлось мобилизовать все свои дипломатические способности, чтобы... чтобы не нарушить этикет.

– Представляю себе картинку: раут бокса посреди светского раута... Ты говорил с ним?

– Да, несколько слов. Никак нельзя было уклониться. Это был не обязывающий разговор.

– И как он на тебя отреагировал? Я имею в виду – он понял, кто ты?

– По-моему, нет. Я попросил атташе итальянского посольства, который нас представил друг другу, не упоминать о том факте, что у нас была общая alma mater. Жемчужников меня не узнал.

– Не может быть!

– Почему же? Прошло столько лет... А потом, для белых, особенно мужчин, все африканцы – на одно лицо! В университете мы с ним не пересекались, учились на разных курсах. Он, конечно, даже фамилию мою не знал...

– Но имя-то он знал! Я его много раз называла при нем.

– Рад это слышать. Но даже если он до сих пор не забыл, что того черного парня, про которого ты говорила тогда, звали Рэй, это ничего не значит. Сегодня в Москве меня гораздо чаще называют «господин Кофи». Рэем я остался, пожалуй, только для тебя и для Маринки.

Александра шутливо ущипнула друга.

– Ах, Боже ты мой! Я и позабыла, какая вы у нас теперь важная птица, господин, мистер, сеньор или как вас там...

– Для этого типа я был и буду «господином», другого он не заслуживает. А что касается тебя, то мне больше понравилось бы слово «любимый».

Саше это обращение тоже пришлось по вкусу, и несколько минут они с упоением репетировали. А потом, угомонившись в объятиях любимого, Александра сказала:

– Ты говорил ночью, что ты мой, что пойдешь со мной до конца. Ты еще не передумал?

Рэй красноречиво закатил глаза – о, эти несносные женщины!.. Вечно им требуются доказательства аксиом.

– Наверное, передумал бы – если б только мог. Куда прикажешь?

– Рэй, то, что я сейчас скажу, очень серьезно. Я собираюсь уничтожить этого человека. И ты мне поможешь.

Через три недели, октябрьским утром – пасмурным, чреватым холодным осенним дождичком, – звенигорский автобус мчал Александру к губернскому граду Воронску. Откинувшись в высоком кресле и глядя за окно на проносящиеся мимо поля и леса, подернутые серой дымкой, она ушла в себя – так глубоко, что если б кто-нибудь случайный заглянул в эту бездну, его душа похолодела бы...

Позади была душераздирающая встреча с родным домом: холодным, нежилым, покрытым толстым саваном пыли, со скелетами цветов в горшках, погибших Бог знает сколько лет назад... Сердобольная соседка, у которой еще при жизни Тамары Васильевны хранился запасной ключ от квартиры, ходила их поливать, но разве заменит чужая рука заботливую хозяйскую?.. Только любимый мамин кактус, который они вместе покупали в Воронске, в цветочном магазине на Плехановской, каким-то чудом выжил. Стоял больной, покрытый уродливой коростой, с пожелтевшими у основания колючками – но все-таки не сдался одиночеству и смерти. Над этим кактусом, одна в пустой квартире, Александра плакала во второй раз с тех самых пор.

«Милый ты мой бедняга! До чего же мы с тобой сейчас похожи: оба искорежены, но не сломлены, оба еще топорщимся, выставляем свои колючки – как будто кого-то они могут всерьез напугать... Но ты прав, маленький уродец: даже умирая – не надо сдаваться! Надо изо всех сил тянуться к солнцу и свету. А вдруг произойдет чудо – и ты еще зацветешь, и пойдешь в рост, и покроешься молодыми зелеными пупырышками-»детками»?.. Ты только дотяни до весны, малыш! Я тебя пересажу, подкормлю, вылечу, и все у нас будет хорошо. Все будет хорошо!»

Позади осталось смиренное кладбище с тремя дорогими могилами: дед-фронтовик занял здесь место для жены и дочери в семидесятом году, когда его единственная внучка еще не родилась. Позади были соседи, у которых уже подрастали внуки – отпрыски Сашиных ровесников, с кем она в детстве штурмовала деревья и заборы и до упаду играла «в выбивного». И соседские вздохи сочувствия пополам с косыми взглядами, и визит к Ольге Ивановне, постаревшей и сильно сдавшей... Позади были все хлопоты, связанные с наследством, обустройством кладбищенской оградки, выплатой долгов, исполнением некоторых формальностей, и так далее, и тому подобное.

Она сделала для своего родового гнезда все, что могла сделать за такой короткий срок. Самое главное – она уберегла его от продажи, от чужих рук и чужих душ. Но потратить на все это больше времени она просто не могла себе позволить! Сегодня утром Александра в последний раз обошла две маленькие комнатки, проверила все краны, перекрыла воду и газ, заглянула в каждый уголок, попрощалась с кактусом – и, подхватив дорожную сумку, решительно повернула ключ в замке. Соседке-старушке, которой она оставила немного денег за труды и которую попросила по-прежнему присматривать за квартирой, Саша сказала, что едет в Воронск хлопотать о восстановлении в институте и не знает, когда вернется.