Под ударами разгорающегося мятежа государственный аппарат трещал по всем швам. Разладились связи между правительственными инстанциями, стачки на военных заводах, нарушена работа железных дорог – все это ставило под удар намеченное Ставкой на апрель наступление по всему Западному фронту. Оно должно было принести русскому оружию блистательную победу, а заодно укрепить патриотические настроения в массах, а заодно возродить и укрепить народную любовь к царю – отцу отечества.

Брасово порывистый ветер мятежа облетал стороной: локотские вагранки и лесопилки продолжали работать, из музыкальной школы лились звуки флейты и скрипки, хлеб не исчезал с прилавков булочных, а местные жители, глядя не на Царское Село, а на дворец великого князя Михаила Александровича, не имели причин бастовать и буянить.

Но разлад и неразбериха в армейском руководстве и верхах петроградской власти вызывали беспокойство у хозяина дворца. Михаил, продолжая числиться в отпуске по болезни, не получал из Ставки никаких указаний на свой счет. Известия о беспорядках в столице не стали для него громом средь ясного неба: дурные новости были ожидаемы, и они пришли. И все же он не предвидел столь разрушительного развития событий.

Не дожидаясь официального уведомления из царской канцелярии, великий князь решил ехать в Гатчину, в дом на Николаевской – его дворец в Петрограде был отдан под военный госпиталь. Первое, что бросилось в глаза в одичавшей столице, – разбитые окна разграбленных магазинов, замусоренные улицы и толпы слоняющихся без дела солдат: Николай приказал устроить в городе перевалочный пункт для десятков тысяч нижних чинов, следующих на фронт и с фронта; вот они здесь и толклись, пополняя ряды мятежных пьяных обывателей. Хлеба! Долой царя, долой войну!

После тихого, добропорядочного Локтя этот городской пейзаж напоминал видения умирающего в горячке больного. Публика безумствовала, Российская монархия балансировала над пропастью. Оценивая ситуацию, немцы испытывали удовлетворение: деньги, вложенные в русскую политическую эмиграцию, не израсходованы зря. Да и британский посол Бьюкенен мог гордиться своей прозорливостью: его мрачные прогнозы, изложенные им в донесениях в Лондон, сбывались неуклонно.

В Букингемском дворце, как и в разведывательном отделе британского Военного министерстве на Уайт-Холл, новости из Петрограда, мелькающие с синематографической быстротой, вызывали если не смятение, то изрядную оторопь: вчера существовала лишь угроза русского бунта, а сегодня крушение монархии почти ни в ком не вызывало сомнений. В любом случае в сложившейся шаткой обстановке следовало немедленно пересмотреть военно-политическую стратегию: Россия, в худшем случае, выйдет из Антанты и тем самым ее хотя и не разрушит, но ослабит. Не говоря уже о судьбе несчастного царя, отстранение которого от власти вызовет необратимые подвижки не только в его империи, но и по всей Европе. Круги пойдут по воде, волны могут докатиться и до берегов Альбиона. Не верится, что в наш просвещенный век Николая постигнет судьба французского Людовика. Но кто в условиях бунта и хаоса может предоставить гарантии его безопасности?! И вся монархическая европейская конструкция даст трещину…

Принц Уэльский Дэвид-Эдуард проявлял горячий интерес к русским делам и то и дело преподносил отцу, королю Георгу, планы спасения России и династии – один другого красочнее и фантастичнее. Наследник предлагал послать к берегам мятежной союзницы британские силы, захватить Петроград и навести там порядок. Или, еще лучше, заключить сепаратный мир с Берлином, с дядей Вилли, и восстановить согласие в старой доброй викторианской семье – в обмен на передел четырех-пяти устоявшихся колониальных территорий в черной Африке в пользу британского льва. Или завоевать буйные Балканы, вывести их из состава цивилизованной Европы и передать туркам – они этих разбойников и анархистов мигом научат порядку.

Георг понимал, что его сын, такой эмоциональный и впечатлительный, говорит полушутя-полусерьезно – с изрядной долей доброго английского юмора. Но король прекрасно понимал также, что просочись планы наследника на Флит-стрит, в газеты – и разразится грандиозный политический скандал.

– Это правда, Дэвид, что ты пользуешься неизменным успехом у замужних женщин? – спросил Георг, желая отвлечь сына от опасных политических тем.

– Одни говорят, что я похож на сказочного рыцаря, – отозвался Дэвид, – другие – на киногероя. Ты находишь тут противоречие, отец?

– Тут – нет, – сказал король. – Но обманутые мужья могут на тебя ополчиться. Принц Уэльский не может себе такого позволить, мальчик. Ты не кучер, на которого набросились ревнивые дружки посудомоек. Берегись!

– Я берегусь, – успокоил отца Дэвид. – На меня никто никогда не набрасывался. Каждому британцу позволено ухаживать за кем ему вздумается. Мы все свободные люди, конституция нам это гарантирует.

– Да, это так, – без особой уверенности согласился король. – Но ты будь осторожен! Одно из правил нашей семьи, знаешь ли, – избегать скандалов. Всеми способами – избегать!

– Да я избегаю, – пожал плечами Дэвид. – Разве нет?

– Ники тоже думал, что вокруг все спокойно, – Георг с сомнением покачал головой, – но Майк позволил себе недопустимое, и скандал чуть не закончился дуэлью… Брат монарха – и публичная дуэль! Какая глупость!

– И все же мне нравится наш Майк, – упрямо настаивал Дэвид. – Он настоящий мужчина! Обязательно поеду к нему в Россию, как только там все уляжется.

– Уляжется… – сумрачно повторил Георг. – Уляжется… Кто тебе сказал, что уляжется?

– Никто, просто я так думаю. Должно же это все когда-нибудь закончиться!

– Хорошо бы знать, чем все это закончится, – проворчал король. – А то Европа трещит по швам, а люди думают, что гром гремит где-то далеко за горизонтом.

Еще по дороге из Брасова в мятежную столицу Михаил, сидя у окна своего салон-вагона и вглядываясь в глухую ночь под звездным морозным небом, предполагал ужасное: арест Николая взбунтовавшейся толпой либо его вынужденное отречение от престола. Отречения, уверен был Михаил, можно добиться от Ники только под дулом пистолета или угрозой кровавой расправы с императрицей и детьми: Николай твердо верит, он есть помазанник Божий, и только Бог, а не заговорщики – великие князья и ничтожные думцы – могут его отлучить от монаршей власти. Верная Аликс всеми силами укрепляла венценосного супруга в этом его высоком убеждении и ни за что на свете не поддалась бы ни на какие уговоры.

Предполагал великий князь с опаской и холодком в сердце, что в случае отрешения брата он, Михаил, будет объявлен регентом при царевиче Алексее вплоть до достижения племянником совершеннолетия. Михаил этого не желал и противился душой, предпочитая оставаться при всяком повороте событий частным лицом, не имеющим отношения к верховной власти. Так, по крайней мере до сих пор, оно и шло: великокняжеский титул носил чисто представительский характер, а родство с царем жестко ограничивало желанную независимость Михаила и вовсе ей не способствовало. Ники изолировался в Ставке и с головой увяз в военном болоте, Аликс из Царского Села полновластно распоряжалась императорским двором, а он, Михаил Александрович, генерал-инспектор кавалерии, долечивался в Гатчине. Противоречивые новости из столицы, охваченной