сенсационную новость и раздуют из нее настоящий пожар. Антигерманские настроения в обществе только усилятся, и родственная помощь, которую следовало бы оказать кузену Ники и его семье, обернется против Виндзоров, которые и сами еще несколько лет назад были Саксен-Кобург-Готами.

Наутро Дэвид, узнавший о событиях в России из газет, явился к отцу. Наследный принц кипел от возмущения и предлагал немедленно предпринять самые решительные меры по спасению военной союзницы от бунтующей черни.

– Это немцы всё подстроили, – хмуро вымолвил Георг. – Теперь они договорятся с русскими: рука руку моет, ты сам знаешь.

– Есть свежие новости? – спросил Дэвид, кивая на бумаги, разложенные на столе.

– Есть, – сказал король. – Я их получаю по мере поступления, без задержек. Майкл, возможно, откажется от престола. И будет прав, между нами говоря.

– Почему? – спросил наследник.

– Ты знаешь Майкла, – сказал король. – Он твердый сторонник конституционной монархии, как у нас. Но она не приживется в России, а ни на что другое он не согласится.

– Ты хочешь сказать, что России грозит республиканский строй? – нахмурился Дэвид.

– Я хочу сказать, – Георг отрицательно покачал головой, – что в случае отказа Майкла от абсолютной власти России грозит хаос и гражданская война. И при этих обстоятельствах мы там уже никому не сможем помочь.

– Мы должны! – вскинулся наследник. – Это вопрос чести и сострадания!

– Да? – с интересом взглянул король в лицо сына. – А что скажет парламент? «Честь и сострадание…» А при чем тут интересы государства? Ты об этом подумал, принц?

– Нам нужно договариваться с немцами, прежде чем это сделают русские республиканцы, – сказал Дэвид. – Это отвечает государственным интересам, парламент будет тебе аплодировать. Хочешь, я поеду в Берлин? Дядя Вилли меня любит, мы сумеем обо всем договориться.

– О чем? – устало спросил невыспавшийся король.

– Мы вместе, – не задержался с ответом Дэвид, – быстро подавим мятеж в России и вернем власть Ники. Или Майклу. Это куда полезнее, чем бессмысленно торчать в окопах во Фландрии. Я там был на прошлой неделе – жуть!

Бесшумно ступая по мадрасскому ковру, в кабинет вошел дежурный офицер и, наклонившись, положил на стол перед королем телеграфную депешу. Георг пробежал текст глазами и протянул телеграмму сыну.

«Михаил отказался, – прочитал Дэвид. – Ситуация окончательно вышла из-под контроля властей. Николаю Второму и великому князю Михаилу грозит арест. Бьюкенен».

Подписав манифест о несогласии взойти на российский престол до одобрения народного Учредительного собрания, Михаил вернулся из Петербурга домой, к семье, в Гатчину. В особняке великого князя на Николаевской улице царило относительное спокойствие, чего нельзя было сказать о Гатчинском парке.

Созвездие холеных парков, разбитых по заказу графа Орлова и императора Павла французскими и английскими мастерами садового дела, позволили называть зеленое пространство вокруг дворца «гатчинским раем». И в этот «рай» полезли «черти в шинелях» – солдаты расквартированных поблизости полков, авиационной школы, да и дезертиры, добиравшиеся домой с фронта. Эта райская красота, которая ни тогда, ни в будущем Гатчинский парк не спасала, побуждала разбойников свирепствовать с особой жестокостью. Как видно, изящные парковые скульптуры и сооружения не соответствовали их представлению о прекрасном: они с вожделением крушили хрупкие беседки, а изысканные павильоны использовали как отхожие места.

Взрывы искреннего веселья у мародеров вызывали декоративные японские карпы, которые вот уже двести лет по звону колокольчика подплывали к берегам искусственных прудов за кормом; солдаты их насаживали на штыки и жарили над костром. Насыпные островки с установленными на них статуями древнегреческих героев и богинь тоже возбудили девственное любопытство солдат запасного полка – вчерашних деревенских парней. По подвесному мостику они добрались до острова Любви на Большом парковом озере, разбили статуи и вазы, разгромили павильон Венеры. Действительно, на кой сдалась революционному народу Венера с ее павильоном на пруду?

Особенно пострадали угодья, граничащие с дворцовым парком, издавна называвшиеся Зверинцем; животные, обитавшие там, привыкли доверять человеку и ожидали от него в весенние месяцы подкормку, а не пули.

Обитатели Зверинца – зубры, олени, бобры – пробуждали в солдатах первобытные чувства: догнать и убить! Стреляли, не жалея патронов, и уложили весной 1917 года немало зверья.

Назначенный Временным правительством дворцовый комендант пытался охранять парк, однажды даже организовал облаву на браконьеров, но символический караул на парковых воротах не смог предотвратить грабеж.

Более действенным профилактическим средством для парка оказались ежедневные верховые прогулки Михаила и Магомеда по дальним закоулкам парка; солдаты разбегались по кустам, завидев на просеке князя с грозным ногайцем в папахе. Когда понемногу удалось распугать мародеров, к прогулкам присоединилась Тата – четырнадцатилетняя амазонка не отставала от опытных кавалеристов. Иногда такая патрульная прогулка заканчивалась пикником: Наталья добиралась в дальние уголки парка на «роллс-ройсе» с водителем и расстилала на траве скатерть-самобранку к приезду уставших и голодных всадников.

Лето 1917 года было жарким, и следом за браконьерами и мародерами пришла другая беда: в парке, лишенном ухода и надзора, начались пожары. От костров мальчишек-пастухов, а то и от умышленных поджогов тут и там загоралась сухая трава и хвойная поросль. Михаилу с Магомедом приходилось спешиваться и сбивать ветками огонь. Здесь-то они с огнем справлялись, а вот с революционным пожаром, полыхавшим неукротимо, словно глубинный торфяник, не удавалось справиться никому…

В конце августа, когда войска генерала Корнилова, в том числе и доблестная Дикая дивизия, подошли вплотную к Гатчине, Керенский приказал арестовать Михаила и доставить в Петроград. Корниловский мятеж (или инсценировка?) закончился для великого князя плохо: обострилась язвенная болезнь, и, вернувшись в Гатчину после освобождения из-под ареста, Михаил надолго слег в постель.

А в России революционная лихорадка обострилась до крайней степени и через пару месяцев грянул большевистский переворот.

По иронии судьбы, первый республиканский правитель России Керенский оказался в эти дни совсем рядом с последним императором России – в Гатчинском дворце, откуда и бежал, как принято считать, на автомобиле, угнанном у американского посла, то ли в женской одежде (версия большевиков), то ли, как вспоминал генерал Краснов, «в матросской куртке и синих очках». Больше доверия вызывает версия генерала – он ведь честно признал, что именно его казаки предали Керенского!

Вдогонку за первым председателем правительства первой русской республики во все стороны от дворца бросились отряды матросов и красноармейцев, прочесывая все леса и овраги, все дома в Гатчине.

Эта облава почему-то обошла стороной особняк Михаила на Николаевской, выглядевший с улицы, за деревьями, малопривлекательно: окна первого этажа забиты дощатыми щитами – от налетчиков, парадный вход по той же причине заколочен крест-накрест. Незваным здесь делать было нечего, а званые знали, как попасть в дом с заднего двора. Да и званых осталось в те смутные дни раз-два и обчелся: напуганные мирные люди предпочитали сидеть по домам, свет по возможности во всю силу не зажигать и на улицах появляться как можно реже.

Не поймав Керенского, но и не желая сразу возвращаться в голодный Петроград, матросы и красногвардейцы достреляли последних оленей в Зверинце. В поисках поживы один из