Рацион Лакшмана и Раджу был скуден: они ели хлеб, дал, рис, бананы, пили чай; иногда им попадалась самса или какая-нибудь другая жареная закуска типа пакоры[75], сладости, печенье или оладьи. Уже не в первый раз Лакшман задумался о том, как сильно завидует тем, у кого есть еда, хотя старался вообще не думать про нее. В полупустом резервуаре, располагавшемся под железнодорожным мостом, он решил помыться и выстирать свою одежду. Через несколько минут после того, как он развесил мокрую одежду на кусты, она была уже сухой. К дереву, чей ствол отбрасывал тонкую, словно нитка, тень, был привязан Раджу и, насколько позволяла веревка в четыре фута, ходил вокруг него в поисках чего-нибудь съестного на пыльной земле. Со стороны могло показаться, что он ест пыль, но когда Лакшман подошел к нему, то, присмотревшись, увидел, что Раджу нашел длинную вереницу черных муравьев и уже съел всех, до которых мог дотянуться. Также он выкопал небольшую ямку – видимо, в надежде найти муравейник. Лакшман отвязал его и повел вдоль линии с муравьями, чтобы тот смог съесть побольше. Они были совсем крошечными, практически невидимыми для человеческого глаза. Отражавшийся от раскаленной земли ослепляющей свет солнца только усугублял дело. В какой-то момент Лакшман, устав от борьбы с оптическими иллюзиями, доверил Раджу самому искать муравьев; они шли зигзагом, закручивались по спирали, крутились на месте, почти кружились в танце, чтобы найти маленьких черных насекомых, расползшихся в разные стороны. Но когда они встречались Раджу, то он с легкостью поедал их своим длинным языком, похожим на розовую тряпочку. В процессе этой трапезы Раджу ворчал, сопел и издавал еще бог весть какие звуки. Они показались Лакшману похожими на те, что Раджу обычно издавал в те моменты, когда ему было больно. Интересно, с закрытыми глазами он сможет различить одни от других? И вот все муравьи были съедены. Раджу выглядел грустным.

– Ну что, чали[76], пойдем, нам предстоит еще долгий путь.

В этот момент ему захотелось погладить Раджу по голове, но он сдержался.

Обдуваемые горячими ветрами, они еле могли передвигаться. Воздух превратился в невидимый огонь. По пути Лакшман нашел несколько бутылок Бислери[77] и набирал в них воду всякий раз, когда была такая возможность: в чайных лавках или придорожных забегаловках. По крайней мере, ему не приходилось платить за нее. Кроме того, некоторые продавцы, увидев медведя, частенько отдавали им и еду. Но Лакшман осознавал, что все же большую часть провизии они находили на улице. Раджу был приспособлен к поиску пищи. Лашман даже однажды подумал, что в его же интересах спустить Раджу с поводка и следовать за животным, доверясь его носу и инстинктам, но, конечно, сделать этого он не мог.

Однажды они набрели на покрытое пожухлой листвой арбузное поле, где плоды лежали, словно большие, темно-зеленые камни. Дождавшись темноты, Лакшман съел четыре арбуза, разламывая каждый из них ребром ладони. Глубокой ночью у него начался понос, и он испачкал свои брюки. Вода в бутылке уже закончилась, и он понял, что не сможет замыть их, пока не доберется до какого-нибудь озера или водохранилища. Его наполнило чувство стыда и отвращения к самому себе, появился неприятный, вязкий ком в горле, от которого он никак не мог избавиться. Он ощутил себя маленьким ребенком, вот-вот готовым разрыдаться от злобы, собственной беспомощности и жалости к себе. Почему он вообще сейчас находился здесь, сидел на корточках, тужился, чтобы из его заднего прохода вышла горячая струйка водянистой жидкости? У него ведь есть дом, где он бы нормально питался, жена, которая бы о нем заботилась, и дети – продолжатели рода, которые будут помогать ему во всем, когда он состарится?

Чем ближе был крупный город, тем плотнее становилась застройка трущоб. Они жадно, без разбора вгрызались в каждый миллиметр земли и обрамляли железнодорожные пути. Жизнь в трущобах кипела: бегали свиньи, собаки и сопливые дети с засаленными волосами; бугристая земля была покрыта большими лужами с темной жижей и нечистотами, которые образовывались из-за открытых водоотливов. Не похожие друг на друга, шаткие, вплотную прижатые друг к другу дома образовывали узкие улочки и выглядели как кривые зубы во рту. На стенах домов и над магазинами виднелись вывески и самодельные плакаты. Лишь некоторые надписи были на хинди, который Лакшман еще мог разобрать, а большинство – на языках, которые он не знал, но предположил, что это урду и английский. И мусор, мусор был повсюду, его производили люди и животные, дома и магазины, которые, казалось, перетекали друг в друга, не имея четких различий. На узких дорогах было оживленное движение: то и дело проезжали рикши, автомобили, мотоциклы, автобусы, грузовики, велосипеды, скутеры… гул машин оглушил Лакшмана. Как ему добраться до центра города и дать там свое представление, если он едва ли мог перейти дорогу? И тут случилось нечто неожиданное. До этого момента Раджу всегда шел впереди на поводке, но сейчас он сам попятился назад и стал прятаться за Лакшманом, из-за чего рука хозяина стала выворачиваться назад, и ему стало неудобно держать поводок. Лакшман забеспокоился: кто знает, вдруг животное решит атаковать его сзади?

Но в этот момент он заметил, что они стали привлекать внимание людей, и решил этим воспользоваться. Находясь недалеко от переплетения железнодорожного полотна, Лакшман повел Раджу к дереву, росшему около трех железнодорожных путей, в узком закутке, между открытым дренажем и местом, где стояли продавцы фруктов и закусок. Вокруг них собралась внушительных размеров толпа, мешавшая свободному движению. Воодушевленный количеством присутствующих, Лакшман начал петь отрывки песен из популярных индийских фильмов, он слышал, как они звучали из всех колонок, где бы они ни останавливались. Он не знал наизусть ни одну песню, только припев или наиболее запоминающиеся строки, но этого оказалось достаточно, чтобы заинтересовать зрителей своим представлением.

Лакшман вдруг ненароком посмотрел в глаза Раджу, и на него нахлынуло какое-то странное чувство отрешенности от происходящего. Раджу часто мигал, его взгляд был расфокусирован, и он безучастно смотрел то куда-то вверх, то по сторонам. Создавалось впечатление, что его душа витает где-то далеко. Лакшман стал чувствовать, что у него будто появилась возможность посмотреть на все происходящее со стороны: вот стоит мужчина, играет на дамру, повторяет одни и те же команды и просьбы, поет отрывки популярных песен, а рядом с ним на задних лапах кружится забавное, черно-серое животное, которое ритмично шатается из стороны в сторону, иногда прижимая передние лапы друг к другу, словно совершает намасте[78]. Находясь в таком похожем на полет состоянии, Лакшман почувствовал, будто уже переживал этот момент в своей жизни много раз, что именно на этом месте, именно в это время уже давал представление и даже способен предсказать, что случится в ближайшие несколько секунд. В мгновение вся его жизнь превратилась в череду повторяющихся событий, ведущих к немного разным итогам.