Наверное. В общем, добрых четыре года после, как говорят, просвещенного возраста. И я могу голосовать в Драконе. Я пока что не. Снова ищу путь между скалами-причалами очередного порта. Камо грядеши, Мыш? Откуда ты, что будешь делать, когда прибудешь? Сяду и сыграю. Только все это не так-то просто. Ага. Для капитана так совсем. Жаль, не растарабанишь все это по свету неба. Я почти могу, когда слышу, как говорит капитан. Кто еще поджег бы мою шарманку, чтоб она передразнила солнце? Огонь был бы что надо. Слепой Дан… как оно, интересно, выглядело? Не хочешь провести пять пятых жизни с целыми руками и глазами? Осесть на камешке, завести девок и строгать детей? Не-а. Ну а вот Кейтин счастлив со своими теориями и заметками, заметками и теориями? А если бы я играл на сиринге так, как он творит свою книгу, размышляя, вымеряя? Ну хоть не осталось бы времени на дрянные вопросы самому себе. Типа: что капитан обо мне думает? Он об меня спотыкается, смеется, берет Мыша и сует его в карман. Но все не так просто. У капитана есть свихнутая звезда. И на лице — свихнутая борозда. Кейтин плетет словесные паутины, которые никто не слушает. Я, Мыш? Цыган с сирингой вместо гортани. Только мне этого мало. Капитан, куда вы меня везете? Да ладно. Конечно полечу. Мне негде больше быть. Думаете, я пойму, кто я такой, когда долечу? Достанет ли света умирающей звезды, чтоб я увидел…

Мыш сошел со следующего моста, пальцы в брюках, очи долу.

Звяк цепей.

Поднял глаза.

Цепи ползли по барабану шириной десять футов, вытягивая из тумана тень. На скале перед складом слонялись вокруг гигантской машины мужчины и женщины. Оператор лебедки в кабине так и не снял маску. Из мглы вырастал опутанный сетями зверь, бил ветроплавниками. Трещали сети.

Аролат (не исключено, что все-таки аквалат) двадцати метров в длину. На лебедках поменьше спустились крюки. Прилепленные к боку зверя наездники их расхватали.

Мыш пошел мимо людей, чтобы глянуть на обрыв, когда кто-то крикнул:

— Алекс ранен!

Опущенная на шкиве структура ссадила команду из пятерых.

Зверь присмирел. Ползая по сетям, как по стремянкам, люди ослабляли часть звеньев. Наездник висел посередине, дрябло.

Кто-то едва не выронил свои звенья. Раненый погонщик свесился с синего бока:

— Бо, держи!

— В порядке все! Поймал я!

— Поднимаем не спеша.

Мыш уставился в туман. Первый наездник коснулся ногой скалы, в десяти футах загремели о камень звенья. Наездник сошел, волоча свою сеть. Расстегнул ремни на запястьях, вынул провода из рук, преклонил колено и освободил нижние разъемы на мокрых лодыжках. Потащил сеть по широкому доку, перекинув через плечо. Туманные буйки по краям по-прежнему принимали на себя основной вес сети, неся ее по воздуху. Без них, прикинул Мыш, даже если не брать в расчет чуть более сильное притяжение, раскидистый охотничий механизм весит, вероятно, пару-тройку сотен фунтов.

На обрыв сошли три сетевых наездника — влажные волосы лежат вдоль масок, у одного — кудрявые и рыжие, цеплявшие взгляд, — и поволокли сети. Алекс похромал меж двух товарищей.

Еще четыре наездника. Коренастый блондин отключил сеть от левого запястья и зацепился взглядом за Мыша. Красные глазные пластинки на черной маске запорхали — наездник склонил голову набок.

— Эй… — Гортанный мык. — У тебя на боку штука. Это что? — Свободная рука откинула густые волосы.

Мыш глянул вниз, потом вверх:

— А?

Человек отпнул сеть из левого сапога. На правую ногу он был бос.

— Сенсор-сиринга это, эй?

Мыш ухмыльнулся:

— Ага.

Человек кивнул:

— Пацана, что игрой дьявола очаровал бы, знавал я… — Он замер; голова вернулась на место. Поддел большим пальцем челюсть маски. Капа и глазные пластинки отошли в сторону.

Когда дошло, Мыш ощутил щекотность в горле — еще одна грань его дефекта речи. Сомкнул челюсти, открыл губы. Потом сложил губы и развел зубы. Так и так ничего не скажешь. Попытался выдуть слово с робким вопросительным знаком; оно задребезжало неконтролируемым восклицанием:

— Лео!

Прищур сломался.

— Ты, Мыш, это!

— Лео, что ты?.. Но!..

Лео сбросил сеть с другого запястья, выпнул из другой лодыжки, зачерпнул пригоршню звеньев.

— Со мной в сетевой пойдем дом! Пять лет, нет, десять… да больше…

Мыш все ухмылялся — больше делать было нечего. Он тоже зачерпнул звенья, и они потащили сеть — не без помощи туманных буйков — по скале.

— Эй, Каро! Больсум! Мыш это!

Двое мужчин обернулись.

— Вы про пацана что я помните говорил? Он это. Эй, Мыш, на полфута не вырос ты даже! Сколько лет, семь, восемь, а? И с сирингой как тогда ты? — Лео оглядел сумку. — Ты, об заклад бьюсь, хорош. Каким и был ты.

— Ты сам достал сирингу, Лео? Могли бы сыграть вместе…

Лео помотал головой со смущенной усмешкой:

— В Стамбуле сирингу в последний держал раз я. Увы с тех пор. И теперь забыл все.

— Ох, — сказал Мыш и ощутил потерю.

— Эй, сенсор-сиринга, что в Стамбуле украл ты, это?

— Я с тех пор с ней не расстаюсь.

Лео расхохотался и уронил руку на Мышовы острые плечи. Хохот (ощущалось ли в нем обретение?) перекатывался по словам рыбака:

— И ты все это на сиринге время играл? Для меня сыграй. Вот! Ты запахи, звуки и для меня цвета сотвори. — Огромные пальцы ушибли смуглую лопатку под Мышовым рабочим жилетом. — Эй, Бо, Каро, большой перед вами на сиринге игрец!

Два наездника подались назад:

— Ты правда играешь на этой штуке?

— Шесть месяцев назад тут был парень, так он набренчал кое-что… — (Руки в шрамах нарисовали в воздухе две дуги, локоть толкнул Мыша.) — Чуешь, о чем я?

— Получше играет Мыш кое-что чем это! — возразил Лео.

— Лео все тараторил о пацане, которого когда-то знал, с Земли. Говорил, мол, учил пацана играть, сам, но когда мы дали Лео сирингу… — Она затрясла головой, смеясь.

— Но он это и есть! — воскликнул Лео, стукнув Мыша в плечо.

— А?

— О!

— Мыш это!

Они вошли в двухэтажную дверь сетевого дома.

С высоких решеток лабиринтом свисали сети. Каждый наездник цеплял сеть за крюк на шкиве, спускавшийся с потолка через барабан. Когда та натягивалась, можно было чинить поврежденные звенья и переналаживать реле обратной связи, побуждавшие сеть двигаться и приспосабливать форму к нервным импульсам из разъемов.

Два наездника выкатили большую машину со множеством зубьев.

— Что это?