Наконец-то вырисовывалась более-менее отчетливая картина произошедшего. Меня ничуть не удивило то, что Ванда рассказала Тони о сокровище прабабки. Влюбленные женщины допускают и куда более серьезные глупости. Предприимчивый юноша прикинул, сколько он сможет выручить за семивековую икону староверческого письма, нашел среди своих дружков пару жуликов и провернул нехитрую, в общем-то, экспроприацию произведения искусства. Наверняка ему и в голову не могло прийти, что старуха узнает его. На следующий день в деревню приехала Ванда и, услышав про «цыганскую морду» и «бешеные глаза», сразу же все поняла. Впрочем, вычислить Тони можно было бы и без сбивчивых описаний старухи. Ванда никому не рассказывала об иконе, и знать о ней могли только Тони да еще Миша. Но последний не знал ни имени, ни адреса Анны Казимировны, в отношении его подруга проявила безупречную осторожность. В понедельник Ванда, как обычно, возвращается из деревни прямо на работу. Теперь нетрудно понять ее сомнамбулическое состояние. И объяснить внезапный нервный срыв, вызванный обычным, в общем-то, выступлением Шизофины. Это был последний раз, когда мы видели подругу. Куда она кинулась из инспекции? Домой? К Тони? К Барсу на квартиру за пистолетом? Что означала найденная нами записка? Почему она забрала все деньги из голубого конвертика? И что же нам делать теперь? Взглянув на стоящего в тамбуре Беса, я подумала о том, что лучше всего подключить к делу Осадчего и Петровку, 38. По крайней мере, они не дадут Бесу отправить Тони Моралеса на тот свет. Еще не хватало Яшке сесть в тюрьму из-за такой сволочи. Но как успеть позвонить Осадчему, если Бес прямо с вокзала помчится на квартиру к Тони? Господи, что делать?

Электричка уже миновала Солнцево. За окном замелькали новостройки. Яшка вернулся из тамбура, сел рядом со мной и насупился. Мы все старательно делали вид, что все в порядке.

В кармане у Беса запищал сотовый телефон. С минуту Яшка не шевелился, явно выжидая, что аппарат заткнется добровольно. Тот, однако, проявлял настойчивость. Яшка вздохнул, пробормотал что-то о круглосуточном отсутствии покоя и полез в карман.

– Слушаю. Ну да, почти в Москве. Подъезжаем. ЧЕГО?!!

От вопля Беса я подскочила на месте, Миша уронил на пол книгу, а Вовка – сигарету изо рта. Весь вагон повернулся к нам, послышались удивленные возгласы.

– Что такое? Что случилось? – вцепились мы в Беса. Тот, не обращая на это внимания, во все горло орал в трубку:

– Звоните Лысому! Прохора найдите! Пусть Гришка за мужиками в гаражи дует! И кто-нибудь – сюда на вокзал, на «букашке», живо! Я тебе дам «мочить»! Никого без меня не мочить, убью! – Яшка отключился, бросил телефон на скамейку рядом с собой, посмотрел на Вовку и хрипло сказал: – Полундра. На моей барахолке черных бомбят.

На Киевском вокзале Яшка вылетел из вагона первым и, тараня плечом толпу, понесся к тротуару. Мы устремились за ним. Возле метро дожидалась «букашка» – уму непостижимо, как Бесы умудрились домчать сюда за четверть часа. Но, подбежав к машине, я убедилась, что Яшкины братцы тут ни при чем. На переднем сиденье сидела девица лет восемнадцати, в джинсах, коротенькой куртке и красной шапочке. Когда девица выскочила из джипа, шапочка упала на снег, и из-под нее высыпались буйные рыжие кудри – кажется, некрашеные.

– Привет, Маринка! – полез здороваться Вовка. Девица по-матерински чмокнула его в макушку.

– Ты зачем здесь? – неприязненно спросил Бес.

– За спросом! – отпарировала девица. – Твои все на барахолке, меня послали. Садитесь уже, поехали!

– А ну марш из-за руля, – заявил Яшка и, потеснив Маринку, сел на место водителя. – Права сначала получи, блоха конопатая.

Девица, ничуть не обидевшись, села рядом, подождала, пока мы все спрессуемся на заднем сиденье, и, когда «букашка» вывернула на дорогу, начала вводить Беса в курс дела.

Национальный вопрос заострился на барахолке после полудня, когда в торговых рядах появились «левые лохи». По прикидке Маринки, торговавшей в нескольких шагах от места происшествия турецкими «кожанками», «левые» были из компании ореховских братков, давно зарившихся на мелкобесовскую барахолку. Пройдясь хозяйской походкой по рядам, они прицепились к фирме «Арарат», мирно торговавшей разноцветными коврами. Армянам скандал был ни к чему, и они до последней возможности держали нейтралитет, не замечая даже оскорблений по адресу собственных задниц. Но потом один из «левых» непечатно высказался по поводу матери Армена, и шаткая стабильность международного положения на барахолке рухнула – начался мордобой. «Лохов» было человек десять, армян – трое, но уже через минуту на подмогу примчались абхазцы из соседнего ряда. Несколько русских торговцев с воплями: «Не хрен, падлы, наших черных гонять!» – также выступили на стороне национального меньшинства. Битва была короткой, но яростной. Вскоре «левые» позорно отступили, оставив на поле брани свою машину, но пообещали вернуться с подкреплением и спалить «тараканник». Победившая сторона приуныла: угроза была серьезной. Все понимали – никакая милиция не будет защищать лиц кавказской национальности.

«Тараканником» именовалось левое крыло нашего дома, почти сплошь заселенное торгующими на барахолке кавказцами и их семьями. Каким-то образом они умудрялись селиться рядом, снимая, скупая и обменивая квартиры во всех доступных вариантах. Смуглые ребята в кожаных куртках кучковались вечерами во дворе, беседуя о своих делах и провожая мечтательными взглядами шествующих мимо дам. Бабки на лавочках бурчали: «Понаехали, черножопые…»

Ребята добродушно огрызались: «Свой жоп лучше помой, мать…»

Грустноглазые мамаши по утрам водили детей в школу. Старухи в черном, с резкими замкнутыми лицами стояли в очередях и пасли во дворе внуков. Весь этот народец был шумным, суетливым, но абсолютно безобидным и всеми силами избегал конфликтов с местным населением. Добрая половина торговцев не имела ни прописки, ни регистрации – не говоря уже об их многочисленных родственниках. Обитатели «тараканника» платили определенную мзду братьям Мелкобесовым, и на барахолке их не трогали.

Услышав угрозу в адрес «тараканника», доблестные сыны гор окончательно струхнули, в спешном порядке отыскали троих имеющихся в наличии Мелкобесовых и воззвали о помощи. Пока Бесы мобилизовывали свою армию и готовились к внезапной войне, ореховские исполнили обещание: в окно нижнего этажа «тараканника», разбив стекло, влетела шашка с газом. Крикливое население дома в считаные минуты высыпало наружу с детьми, женами, старухами и узлами, расселось во дворе и начало ждать погрома. Бесы, растерявшись, позвонили Яшке и отрядили за ним на вокзал Маринку, которая, побив все рекорды Шумахера, затратила на дорогу пятнадцать минут.

«Букашка» влетела во двор на бешеной скорости, и к выпрыгнувшему из машины Яшке со всех сторон кинулись обитатели «тараканника». Двор взорвался гортанными криками, воплями и обвинениями. Перед Бесом мелькали сверкающие глаза, оскаленные зубы, перекошенные лица.

– Смотри, что делается, Бес! Собаки, шакалы – детей газом травить!

– Клянусь, ничего не делали! Не ругались, не грозили, не трогали их! Они сами начали! Женщины уже боятся со двора выходить! Нам что – на улице ночевать? Ночью минус двадцать пять обещали!